81
Весной 1920 года около 45 тысяч «контрреволюционно настроенных» терских казаков были депортированы из станиц Сунженской, Воронцово-Дашковской, Тарской, а осенью — из Ермоловской, Романоской, Самашкинской, Михайловской и Калиноской. «Освобожденные» земли заселялись «горской беднотой». Станица Сунженская была переименована в Акки-Юрт, Воронцово-Дашковская — в Таузен-Юрт, Тарская — в Ангушт, Михайловская — в аул Асланбек, Самашкинская — в Самашки, Романовская — в Закан-Юрт, Ермоловская — в Алхан-Калу. Впрочем, ранее эти станицы Сунженской линии основывались на землях, откуда изгонялось местное вайнахское население.
Владикавказ в те годы был столицей и Северной Осетии, и Ингушетии.
Орджоникидзе — название Владикавказа в 1931–1944 и в 1954–1990 годах.
Через много лет именем героя Великой Отечественной войны Маташа Мазаева в Чечне были названы улицы, например, в поселке Новые Алды.
Краснодарский край.
Катыр-Юрт — село в западном Ачхой-Мартановском районе Чечни.
Сегодня известно, что депортация начиналась строго одновременно по всей Чечено-Ингушетии, чтобы было невозможно организовать сопротивление. Исключение составляли горные районы на юго-западе республики, где операция по выселению проводилась 27 февраля. См. также работу Д. Музаева.
Беной — село в горах Курчалоевском районе Чечни.
Крик о помощи, который женщины поднимают в момент большого несчастья.
С. Гаев — один из авторов книги «Хайбах: Следствие продолжается» (Грозный: Книга, 1994).
Белхи — чеченский обычай. Люди собираются вместе, чтобы помочь сельчанам построить дом; женщины, чаще девушки, устраивают посиделки, где помогают хозяйке выполнить какую-нибудь работу, перемежая работу танцами.
Указ о восстановлении Чечено-Ингушской АССР был издан лишь через год после XX съезда, 9 января 1957 года.
Берия был арестован задолго до XX съезда, 26 июня 1953 года, а 23 декабря приговорен к смерти и расстрелян.
Гаев С., Хадисов М., Чагаева Г. Хайбах: Следствие продолжается. Грозный: Книга, 1994. С. 78.
Гвишиани Михаил Максимович (1905–1966) — в 1944 году комиссар госбезопасности 3-го ранга, в 1938–1950 годы начальник УНКВД Приморского края. За участие в депортации чечено-ингушского населения получил орден Суворова 2-й степени. Уволен из органов госбезопасности летом 1953 года, лишен звания генерал-лейтенанта.
Прокуратура Урус-Мартановского района в августе 1990 года по результатам осмотра места массового сожжения людей возбудила уголовное дело. Мы приводим фрагмент допроса одного из свидетелей, Д. Г. Мальсагова, опубликованный в сборнике документов: Гаев С., Хадисов М., Чагаева Т. Хайбах: следствие продолжается. Грозный, 1994. С. 82–90. Дзияудин Габисович Мальсагов родился в 1913 году в селе Старый Ачхой Ачхой-Мартановского района ЧИАССР, чеченец, образование высшее, семейный учитель, в органах юстиции работал с 1937 года, первый заместитель наркома юстиции ЧИАССР с 1942 года. С апреля 1944 года по 1957-й — на административной работе в Казахстане. После смерти Сталина неоднократно обращался к руководству страны, добиваясь восстановления ЧИАССР и наказания виновных в убийствах людей при депортации. Будучи слушателем Высшей партийной школы при ЦК КПСС, в марте 1959 года был арестован за антисоветскую агитацию, осужден к на пять лет лагерей. Освобожден в 1963 году досрочно. Реабилитирован (т. е. считается несудимым). Работал агрономом. На момент допроса — житель Грозного, главный ревизор контрольно-ревизионной группы.
Из протокола допроса свидетеля Д. Г. Мальсагова: «Я работал следователем, прокурором, судьей и в других должностях с 1937 года в Чечено-Ингушетии, в Курчалоевском, Шалинском и Атагинском районах. В марте 1942 года был выдвинут заместителем наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР.
18 февраля 1944 года в г. Грозный приехали Л. П. Берия и другие руководящие работники НКВД.
В тот же день утром меня пригласил бывший тогда председатель Совнаркома Супьян Моллаев и сообщил, что предстоит выселение чеченцев и ингушей.
Мне также сказали, что я должен ехать в Галанчожский район. Туда я поехал с Халимом Рашидовым, вторым секретарем обкома КПСС.
В Галанчож должны были поехать я, один генерал, старшие офицеры в сопровождении солдат. Фамилию генерала я не знаю. Они в то время не называли своих фамилий.
Никакой подписки о неразглашении сведений о поголовном выселении чеченцев у нас не брали, так как это объявлялось только тем, кто был допущен к работе с секретными документами. Однако всех предупредили, что за разглашение этой государственной тайны будут привлечены к уголовной ответственности вплоть до расстрела.
Вечером мы прибыли в с. Ялхорой Галанчожского района. Наше появление в этом районе было засекречено. Выселение чеченцев ожидалось начать 27, а 28 февраля 1944 года — закончить. Мне потом сказали, что 24 февраля 1944 года с плоскостных районов чеченцев выселили. Об этом мне сообщил сам Гвишиани.
24 февраля мы прибыли в с. Ялхорой, а после с капитаном Громовым поехали по маршруту с. Акки-Эски-Хайбах-Нашхой. С Громовым я познакомился в пути следования. В ночь с 26 на 27 февраля 1944 года мы приехали в с. Хайбах. В то время из Галанчожского района люди еще не были выселены. Были слухи о том, что в этом районе существует банда Исраилова, и поэтому, по всей видимости, власти придавали особое значение Галанчожскому району, и выселение чеченцев из этого района было немного отсрочено.
27 февраля в с. Хайбах собрали жителей для отправки в г. Грозный.
В Ялхорое находился штаб войск, привлеченных к выселению.
В Хайбахеу конюшни колхоза им. Л. П. Берия собрали людей со всех окрестных хуторов и сел. Один офицер приказал, чтобы те, кто не может идти, зашли в конюшню, там подготовлено место, завезено сено и утеплено помещение. В эту конюшню стали заходить старики, женщины, дети, больные, а также и здоровые люди, присматривающие за своими больными и престарелыми родственниками. Там находились и здоровые люди, которые предполагали, что их вместе с нетранспортабельными могут увезти на машинах, подводах. Некоторые говорили, что их вывезут оттуда на самолетах. По моему подсчету, в конюшню зашло 650–700 человек, так как все они заходили на моих глазах. Остальных людей отправили через с. Ялхорой в с. Галашки и оттуда до ж.д. станции. Примерно в промежутке с 10 до 11 часов, когда выселили здоровую часть населения, ворота закрыли. Слышу команду: „Огонь!“ Тут сразу вспыхнул огонь, охватив всю конюшню. Оказывается, заранее было подготовлено сено и облито керосином. Когда пламя поднялось над конюшней, то люди, находившиеся внутри конюшни, с жуткими воплями о помощи выбили ворота и рванулись к выходу. Генерал-полковник Гвишиани, стоявший недалеко от этих ворот, приказал: „Огонь!“ Тут из автоматов и ручных пулеметов начали расстреливать выбегающих людей. Выходу конюшни был завален трупами.
Один молодой человек выбежал оттуда, и метрах в двадцати от ворот его настигли пули автоматчиков. Выбежали еще двое, но их у ворот также расстреляли.
Я подбежал к Гвишиани и попросил у него, чтобы прекратили расстреливать людей, ведь это же произвол. Гвишиани ответил, что на это есть приказ Берия и Серова, и попросил не вмешиваться в это дело, иначе, мол, как и они, погибните здесь. Капитан Громов также начал возмущаться по поводу уничтожения людей. Мыс Громовым больше ничего не могли сделать.
Гвишиани позвал меня и Громова, дал в сопровождение несколько солдат и отправил нас в с. Малхесты.
Там, в Малхестах, была страшная картина: с промежутками в несколько десятков метров по дорогам, на тропах валялись трупы расстрелянных горцев. В самом Малхесты трудно было найти дом, где не находился бы труп расстрелянного чеченца.
Через несколько дней, когда мы с Громовым возвращались обратно, в пещере увидели много трупов расстрелянных людей. Мне особенно запомнился труп женщины, прижавшей к себе трупы двух детей, одного грудного ребенка, а второй труп ребенка 2–3 лет. Сидя, она их держала, как при жизни, прижав к своему телу.
В пути следования в Малхесты и оттуда мы чеченцев не встречали. Повсюду были солдаты, а оставшаяся часть населения скрывалась в горах и в лесах. Их автоматически причислили к бандитам и жестоко с ними расправлялись.
