он скажет ястребу: останься,
лебедю скажет: лети, мой белый.
ХАЙНЦ ПИОНТЕК
(р. 1925)
ОСЕННИЙ ВЫГОН
Гулко топочет
разномастное конское стадо.
Ощущаю всей кожей
наступленье поры листопада.
Можжевельник темнеет
у покосившихся прясел,
вести свои
до лета в траур окрасил.
Октябрьские лошади
посмотри на галоп табуна!
Изморось пота
на гривах летящих видна.
Разбежится табун,
вновь сольется, соединится.
Знаю, что скоро
он станет мне сниться.
Вновь жеребцы
затеют галоп одичалый:
гнедой, каурый,
соловый, чалый.
УТРОМ
"Начало" - слово; слог за слог,
а суть - совсем темна.
Я чувствую щетину щек
и не припомню сна.
Хлеб со сгущенкой - мой припас.
Попью и пожую.
Сосед поет. Кто там сейчас
стучится в дверь мою?
Настало время дележа
отпущенных часов.
Водопроводами визжа
день отомкнул засов.
ВСПОМНИВШИЙСЯ ПЕЙЗАЖ
Курится летняя дорога,
в пыли оттиснут каждый след,
и пахнет липою немного,
уже успевшей сбросить цвет.
Ворота выгона, где злится
и в прясла бьется кобылица.
Играю с полем в чет и нечет,
и гном люпиновой гряды
меня от мыслей не излечит,
коль, вылезши из борозды,
в меня пыльцою желтой кинет:
воспоминанье не отхлынет.
Я вовсе не ищу трофея
Земля да солнце средь небес.
Чего я жду среди шалфея
в пейзаже, что давно исчез,
в том дне, затерянном в начале,
в секундах, что давно промчали?!
ОКТЯБРЬ ПО БРЕЙГЕЛЮ
Проходит стадо: ряд голов,
направлены домой покорно.
Встал на колени птицелов
и ввысь глядит сквозь ветки терна.
Пастух с дубиной, деловит,
прогнал коров через распадок;
жаль, губы холодом кривит:
пусть воздух прян, да вот не сладок.
Там - всадник, дальше - батраки
ступают шагом напряженным:
им поскорей бы в кабаки
иль, даже лучше, прямо к женам.
Уйдут, и миру - грош цена.
И я пойду, следя в просторах,
как даль светла, как холодна,
и стану слушать листьев шорох,
и, желудь подобрав рукой,
класть прямо в шляпу - в кучку, в груду,
и наконец найду покой
и все, что рассказал, забуду.
ПЕРЕМЕНА МЕСТ
Словно тучки пролетают,
только миг - и нет,
но за ними, вместе с ними
я шагаю вслед,
между дверью и доверьем
мечутся листы
в блеске ночи воробьиной,
место, где же ты?
Место, это значит - время.
В тропках между скал,
в пригородах, на скамейках
место я искал;
я ложился спать порою
прямо в тростнике,
о, неслыханное счастье
быть на островке!
Здесь и там: струится время
значит, переезд.
Ни движения, ни цели
только смена мест.
Драгоценнейший подарок
бытию в миру:
счастье выдоха и вдоха
на сыром ветру.
ПОМЕТКИ ПАВОДКОВ
Поодиночке - днем, в ночи - вдвоем.
Нам кажется необычайно важным
измерить в море чистый окоем,
вести подсчет порывам ветра влажным;
отметить, как легко жужжит пчела,
насколько звезды ярче временами,
как много бед, и нежности, и зла
все мчится мимо нас и вместе с нами.
О паводок немыслимый! Пока
мы думаем, что расставаться рано
успеть увидеть, как из пустяка
растет незаживающая рана.
Погасшего желанья не вернуть
на то у жизни веские причины,
мне встретятся девичий взгляд и грудь,
тебе - покой в объятиях мужчины.
Прилив лютует: рвущейся волной
предельного подъема достигая,
он метит стену меткой кровяной,
там - позже - метка явится другая.
Поодиночке - днем, вдвоем - всю ночь
Пометки тускнут - тайный знак усталым.
Бушует время, море мчится прочь.
Вступление становится финалом.
ПРУССКАЯ ЛАЗУРЬ
Не от горных рейнских богов,
не от полуденной тени
их золотых подошв на песке
прячусь. Не очень стараясь,
вода и воздух слагают повесть:
плеск весла, звон струны,
женские пальцы над гладью пруда,
в башне замка - серьезный мужчина,
чье счастье - перо и бумага.
Но взгляд и мундир Фридриха
в клинке отражались моем
я, оловянный солдатик, рубил
воздух и повелевал барабанами.
О, эта лазурь! Мертвые смерти не знают,
не упал ни единый штандарт,
меж колосьев усатых - голова, словно в лаврах.
Колосья склонялись к следам лафетных колес,
обещая немыслимые урожаи.
Ты, страна детворы и капралов,
ты погибнешь в единую зиму!
Король превращается в призрак щербатый
на истертом серебряном пфенниге.
Ледоход - никаких урожаев. Волки от голода
бродят возле заборов и мельниц.
Огнем, выхватившим двенадцать штандартов,
иней на ранах не растопить.
Мертвецы мертвы.
Но ты, мечтатель, все же встаешь,
при факельном свете ищешь перчатку, венец,
грудь нараспашку - о, дерзость во сне!
Вырыта принцу могила, однако пуста.
Мы все же держимся в рамках, бросая
на чаши весов наш долг неоплатный.
Лишь тебе - фанфары и слава,
и стихи, звенящие, как кираса...
Крыльями плещут драконы над полем битвы.
ВОЛЬФГАНГ БЕХЛЕР
(р. 1925)
БОЛОТО
Облака ползут над почвой топкой,
на ветру танцует березняк.
Я иду чуть видной, узкой тропкой,
оступаюсь в воду, что ни шаг.
Гать почти сгнила поверх мочажин,
но другого не ищу пути:
жалкий дерн так безнадежно влажен,
что его спокойней обойти.
Там, в конце, быть может, брезжит что-то
но невнятна цель и далека.
Лишь стоит стеной вокруг болота
белый частокол березняка.
ЦИСТЕРНА
В ночи прозрачной - кипарисный строй,
как некий ряд протуберанцев черных,
застыл, в подземных тиглях или горнах
рожденный темной мощью и жарой.
В лучах луны они стоят вокруг
давно забытой каменной цистерны,
лишь звездный свод - ее хранитель верный,
да бесполезно цепь свисает в люк.
Но я спокойно подойду к нему,
и цепью закреплю свою баклагу,
и зачерпну из гулкой бездны влагу,
и не спеша наружу подниму.
ВЫСОКИЕ ПРИЛИВЫ
Обломки статуй у ступеней храма.
Лимоны. Средиземная волна.
Табун вдоль горизонта мчит упрямо.
Огромная гора, всего одна,
лазурь простора держит на весу.
Лучи светила знойны, торопливы,
спешат испить последнюю росу
из желтых роз. Высокие приливы
швыряют с солью смешанный песок
в глаза и в губы нам, простоволосым.
Чернеют пинии: вблизи лесок
штриховка над белеющим утесом.
Оливы и миндаль. Пусть я приемлю
раздельность нашу - с горечью, с обидой:
уговори богов, сойди на землю
и мраморную пыль из легких выдуй!
ХОРСТ БИНЕК
(1930 - 1990)
ОТЧГТ
Пурга - это смерть павлину, розе и солнцу,
Флейте и разговорам с самим собой,
Одиночеству, что обступает в бараках.
Быстрая смерть павлину, розе и солнцу.
Пурга - это синяя пыль вместо питья
Пыль тишины, что хрустит на зубах,
Пыль тишины - только слышен скулеж подыхающей суки.
Пурга - это синяя пыль вместо питья.
Пурга угрожает оленям, волкам и песцам,
Которые ждут - не придут ли дожди из тайги,
Покуда железные травы звенят, как ножи,
Олени, песцы и волки боятся пурги.
Пурга - это смерть, величайшая из смертей.
Об этом событии следует дать отчет:
Ведь поезд, где зэков везут, попадает в нее,
В ледовую смерть, величайшую из смертей.
Что пропало - найдется, едва лишь растает снег.
Сорок зэков и с ними восемь конвойных солдат,
Как братья, обнявшиеся перед вступлением в смерть.
Их, конечно, отыщут, едва лишь растает снег.
ДЕНЬ
Грузовые вагоны бараки рыбное хлебово
под конвоем к острогу
а шинели солдат
говорят: хлеб и труд
говорят: наказание возмездие
говорят: смерть и тундра
говорят и говорят: колючая проволока и снег и боль и
пурга и все говорят говорят.
В ТЮРЬМАХ I
Нечем и незачем мерить минуты в тюрьме.
Нет перемен, если нет ни труда, ни досуга;
Люди, предметы - сливаются гущей во тьме,
Черный склероз, как последняя степень недуга.
Всех-то и мыслей во мраке: не прямо ль сейчас
Смерть паутину затянет,- так будь наготове.
Месяц проходит иль год - безразлично для нас,
Если во рту ничего, кроме пота и крови.
Нечем и незачем мерить минуты в тюрьме.
Даже звериная чуткость ничем не поможет.
Дождь или ветер случайно представишь в уме
Образ далекий в душе ничего не встревожит.
День или ночь на дворе - не всегда и поймешь,
Темень со светом сплелась, замерев и застынув.
Летнее солнце в малиннике - выдумка, ложь,
Так же, как море, так же, как гибель дельфинов.
Нечем и незачем мерить минуты в тюрьме.
Утром кормежка, но вечером в точности та же.
Кончено лето, готовишься к вечной зиме,
