В своей тесной компании сожителей по комнате мы все же жили дружно и хорошо. По счастью, нас не затянула слишком глубоко офицерская среда, и мы интересовались не только флотом, но и жизнью. У нас было стремление по возвращении в Россию продолжить образование и сейчас же поступить в офицерские классы и академию, чтобы сделаться офицерами, способными выполнять работу по возрождению флота. Теперь многое стало ясным, и, главное, что полученный урок не должен пропасть даром: мы были уверены, что Цусимская катастрофа неизбежно поведет к большим переменам и нововведениям и что Морскому ведомству придется проделать огромную работу, чтобы в кратчайший срок довести флот до боеспособного состояния.
На положении арестованных нас продержали почти четыре месяца и только, когда начались мирные переговоры, разрешили с 8 часов утра до 6 вечера ходить на прогулки. При выходе из дому все должны были получать особые билетики, удостоверяющие личность, и отмечаться у караульного унтер‑офицера, а при возвращении билетики эти сдавать. Против такого распоряжения вначале мы протестовали, так как находили его унизительным, в особенности для старших. Но протесты не помогли, и наш старик‑японец заявил, что, кто считает для себя унизительным при таких условиях выходить на прогулки, тот может сидеть дома.
Конечно, скука была так велика, что постепенно все начали пользоваться этой льготой. Караульные унтер‑офицеры точно отмечали моменты возвращения каждого, и если случались опоздания, то на следующий же день приходил японский офицер и делал выговор: «Обещались, мол, подчиняться правилам прогулок, а вот опаздываете на десять минут, этого делать нельзя, иначе вы будете лишены права гулять». Такие внушения, понятно, были настолько оскорбительны и неприятны, что все боялись опоздать даже на одну минуту.
С момента разрешения прогулок у пленных установилась самая тесная связь, и пошли бесконечные приглашения: на пироги, именины, рождения и т. п. Так как офицеров было много, то и потянулись нескончаемым рядом эти маленькие торжества. Вначале они проходили весело и оживленно: делались настоящие пироги с капустой и русские закуски и кушанья, ко всему этому ставилось вино, так что в результате большинство приходило в такое состояние, что оставалось только ложиться спать.
Японцы продавали все самые крепкие вина: коньяк, джин, виски, а потом еще появилась «русская водка» местного изготовления, которая просто‑напросто была плохим спиртом. Наши финансы находились далеко не в блестящем состоянии: через французов нам выдавалось в счет будущего жалованья 50 йен, т. е. 50 рублей, и от щедрот Микадо – 6 йен. Живя на всем готовом, казалось, что и таких денег должно бы вполне хватать, но у нас явилось много расходов, которых избежать было трудно: на дополнительную еду, одежду, вино и всякие мелочи. К тому же за все страшно драли, и тем, у кого не было собственных сбережений или посылок из России, приходилось туго. Особенно большим расходом являлась покупка одежды и белья, потому что пришлось заводить все заново и шить штатское платье, без которого было бы невозможно появляться на улицах.
Наша компания очень скоро пресытилась взаимными посещениями и стала искать новых путей убивать время. В этом отношении большую службу сослужили прогулки. Сначала не разрешалось далеко уходить, так как начальство боялось, что могут возникнуть какие‑нибудь недоразумения с населением, но эти опасения оказались напрасными. За все время нашей жизни в Сендае русских никто не оскорблял. Разве что иногда мальчишки кричали вслед: «русский папирос» или «русский макарон». Отчего они избрали именно эти слова для издевательства, совершенно непонятно.
Город был довольно большим центром северной части острова Ниппона, в которую европейцы не имели доступа. Оттого, кроме двух американских миссионеров, других иностранцев здесь не было, и население к ним совсем не привыкло. В Сендае имелся университет и бесконечное число школ, так что в учебное время сюда съезжались дети и молодежь. Каменных домов здесь почти не было, а те, что были, служили школами или какими‑либо правительственными зданиями.
Сендай – типичный японский город, состоящий из огромного числа маленьких домиков, с бумажными раздвижными стенками – раскинулся на большом пространстве среди холмов, покрытых бамбуковыми рощами, а в долинах тянулись бесконечные рисовые поля. В общем, получался довольно живописный вид, и прогулки по окрестностям доставляли большое удовольствие. Поражала миниатюрность во всем, даже в природе. Точно страна лилипутов. Климат был приятный, жара переносилась легко, и до глубокой осени оставалось сравнительно тепло и сухо. Вообще, летом солнце никогда не исчезало. Особенно хорошее впечатление оставили вечера, с их прохладой и трещанием цикад. Хотя это трещание и достаточно надоедливо, но оно так характерно для Японии, что невольно, вспоминая о ней, вспоминаешь и цикад.
Большой интерес доставляло наблюдать жизнь японцев: их неутомимое трудолюбие, опрятность, добросовестность и честность. Бросалась в глаза страшная густота населения. Последнее являлось главным бичом Японии и требовало каких‑то территориальных завоеваний. Действительно, им не хватало земли и заработков для народа. Работая с раннего утра до поздней ночи, японский крестьянин всегда оставался в бедности и жил чрезвычайно примитивно. На окраинах города часто можно было видеть ужасающую нищету, несмотря на огромное трудолюбие всей семьи.
В те времена в Сендае еще сохранилась первобытная жизнь, и европейская цивилизация туда совсем не проникла, только поезда напоминали, что мы жили в XX столетии, а не в Средневековье. Нравы и одежда были чисто японские, и, кроме нас, никто в европейском платье не ходил. Все мужчины и женщины появлялись в кимоно и в обуви, напоминающей деревянные скамеечки. Замужние женщины чернили зубы и одевались в темные цвета. Гейши носили яркие шелковые кимоно и причудливые прически, которые, из‑за сложности, не менялись чаще, чем раз в месяц. Зато их обладательницам приходилось спать, подкладывая высокие валики под головы. Мужчины гордились происхождением от самураев, держали себя независимо с женами и вообще являлись в семье главным авторитетом. Дети были прелестны, с волосами, обстриженными в кружок, круглыми мордочками, всегда веселые, здоровые и послушные. Японцы очень любят и заботятся о них, понимая, что все будущее нации – в молодом поколении.
Однако, несмотря на все достоинства, японцы не вызывали у нас особых симпатий, так как были слишком чужды по духу русским, – манекены, а не люди. Вся их жизнь протекала в бесконечно однообразной и скучной работе. Какая‑то нация муравьев, которая имеет все данные достигнуть больших успехов в устроении своей материальной жизни, но не духовной. Конечно, и среди японцев найдутся ученые и мыслители, живущие только во имя духовных благ, но большинство имеет лишь материальные интересы и притом весьма скромного масштаба.
Они никогда не займут среди народов мира первых мест, ни в области искусств, ни в области науки. Они создали себе серенькую будничную жизнь, ею вполне довольствуются, и, пожалуй, это довольство и есть их огромное преимущество перед другими нациями. Никогда японский интеллигент не будет предаваться исканиям каких‑то новых путей, как это любят делать русские; для него мир – ясная картина, и он знает в нем свое место. В Японии всюду царит дисциплина и порядок, и огромную роль в жизни обывателей играет полиция, которая хорошо поставлена и отлично знает, что можно допускать и чего нельзя.
Перед самым концом войны в наш город прислали пленных с Сахалина – губернатора с его штабом и офицерами. Их приезд на время оживил общество, и мы с интересом слушали рассказы о занятии японцами острова, да и вообще о жизни на нем. Впрочем в Сендае находились еще и сухопутные офицеры, но они попались какие‑то незадачливые. Это были все старики, и большинство из них отнюдь не были сторонники «сухого режима», так что мы скоро пришли к убеждению, что наши любители напитков по сравнению с ними сущие дети.
Один старый пехотный капитан уверял, что он, вставая утром, не может выпрямить спины, пока не выпьет чайного стакана водки; в течение дня он выпивал их еще несколько. Вообще, у них мерилом питья крепких напитков служили чайные стаканы, и к рюмкам относились они с величайшим презрением. Как‑то наши офицеры решили устроить ответный обед сухопутным собратьям. Торжество предполагалось в нашем доме, и потому мы сочли за лучшее на этот день исчезнуть. Не оттого что не желали быть в их обществе, а потому что тогда пришлось бы пить, чего не хотелось. Как на нас ни обижались, но мы все‑таки с утра ушли, обедали в городе, гуляли и ровно в шесть часов вернулись.
Как и можно было предполагать, произошло гомерическое пьянство: в столовой на полу лежали «мертвые» тела хозяев и одного гостя; другие, с горем пополам, разъехались по домам. Вестовые с ужасом докладывали, что много посуды было побито, и еще хорошо, что не произошло чего‑либо худшего. После этого такие обеды больше не устраивались, так как наши признали себя побежденными. Пехотный капитан, который побил в пьянстве рекорд, обиделся на «моряков» и считал их «гордыми», так что между нами пробежал холодок, но на общую пользу, конечно, иначе эта дружба кончилась бы печально.
