срочно завозили и монтировали оборудование, списанное по причине полной моральной и физической изношенности. У нас стояли станки «ДИП», сокращенно – «догнать и перегнать». Кого? Америку, разумеется. Наши остряки лозунг трансформировали: «Е.…ю мать догнать и перегнать, догнуть и перегнуть, догнить и перегнить». До сих пор они догнивают, а мы догоняем.
На тех станках мы вытачивали всего одну деталь – деревянные ручки для кухонных ножей. Наверное, не самые убогие из них куда-то и поставляли. Думаю так потому, что ножи с подобными ручками в хозяйственном магазине встречал.
В девятом классе стало гораздо интереснее, нам стали преподавать автодело. Преподаватель, сам бывший шофер без какого-либо специального образования, а скорее всего – вообще без образования, мог и послать куда подальше, нисколько не смущаясь. Это веселило и сближало с ним.
Опять сначала по плакатам изучали двигатели внутреннего сгорания, затем в мастерской знакомились непосредственно с двигателем, при этом наиболее продвинутые могли вместе с учителем участвовать в разборке и сборке его, оперируя для остальных словами красивыми и далекими для понимания: свеча, инжектор, зажигание…
Если в колдовстве над двигателем участвовали только избранные, то в вождении – все. Да, забыл сказать, что и токарное дело, и автодело преподавалось только мальчикам, у девочек было свое домоводство.
Для получения и закрепления навыков вождения имелось две, списанные в автотранспортном цехе комбината «Красный Перекоп» полуторки. На них мы и выписывали круги по школьному двору. К искреннему своему удивлению, я довольно уверенно водил полуторку, вовремя выжимая сцепление и нажимая на тормоз. Не знаю, как обстоят дела сегодня, но тогда, по окончании курса автодела, все, успешно выполнившие программу, автоматически получали любительские права, при одном условии – успешном же прохождении медицинской комиссии. Тут для меня всё и закончилось. По качеству зрения, то есть диоптриям, я мог управлять автомобилем в очках. Но проверялась не только острота зрения. Там предлагались таблицы с разными геометрическими фигурами, составленными из разноцветных точек. И перепутал фактически все фигуры, потому что не различал цвета. Нельзя сказать, что результат удивил, он поразил меня. А как же занятия в художественной школе? Что же на рисунках моих не замечали преподаватели дальтонизма? Или его еще не было? В общем, о водительских правах следовало забыть. Обидно, но что делать!
Примерно тогда же начались осложнения с геометрией и тригонометрией, точнее сказать, с учительницей, их преподававшей. Кончилось тем, что она поставила двойку за итоговую контрольную по тригонометрии, затем такую же оценку за четверть и за год. Причём за предыдущие четверти оценки были положительными, а за первую четверть даже хорошая. Несправедливость подвигла требовать дополнительной проверки, что, в конце концов, и сделали. Результат – четверка по контрольной, тройка за год и перевод в десятый класс. Но я-то уже ни за что учиться здесь не хотел. Да и нужда заставляла начать зарабатывать.
«Школьные годы чудесные» сколь-нибудь значимых воспоминаний не оставили. Вероятно, потому, что, скитаясь с матерью по съёмным «углам», я сменил семь или восемь школ. Ни любимых учителей, ни дорогих одноклассников… Семь классов закончил без троек, а в старших обзавелся ими, ибо не ко всем предметам относился одинаково. Скажем, математические предметы не любил и не знал, а вот по литературе и истории имел практически одни пятерки.
В послевоенные годы среднюю школу мало кто заканчивал, во всяком случае, на своей улице Пестеля я был единственным, добравшимся до десятого класса. Понятно, что за каждого выпускника шла серьезная борьба. А тут я с заявлением об уходе. Начали «мурыжить»: то канцелярия закрыта, то печати нет, то есть печать, нет директора. Когда доконали окончательно, я заорал (а «права качать» мы – перекопские – умели с детства, иначе в нашей полууголовной среде пропадешь), что, если мне не выдадут документы немедленно, иду с жалобой в районо. Документы мне швырнули, а меня вышвырнули. Как говорится, обидно, досадно, да ладно.
Шагай смелей в рабочий класс.
И закружилось, завертелось. Мать меня не одобрила, но и не особо сопротивлялась, потому что нужда проявлялась во всем.
Со скандалом же устроился на работу. Получив на руки справку об окончании девяти классов, немедля отправился в отдел кадров родного комбината «Красный Перекоп», тогда очень солидного предприятия с четырнадцатью тысячами работников. В отделе кадров первым делом попросили паспорт, я же должен был получить его только через пару месяцев, не ранее 11 августа – дня моего рождения.
– Тогда и приходи», – заявила смурная инспекторша.
Ждать не в моих интересах, и направился прямиком к директору комбината Михаилу Ивановичу Могутнову, которого коренные перекопцы в обиходе именовали уважительно, но не без юмора «Миша-голова». Он действительно имел довольно крупную голову с несколько татарским налетом. Выслушав мою пламенную и не очень вразумительную речь, он заключил:
– У меня для тебя работы нет.
Я снова и снова пытался доказать, что без работы мне никак, но тщетно. Отчаявшись, сорвался на крик, мол, отец за счастье мое погиб, а мне даже работы нет. Тут он хмуро взглянул на меня и на некоторое время замолчал. Потом вызвал начальника отдела кадров, с порога приказав:
– Устрой этого типа куда-нибудь и убери из моего кабинета!
Здесь должен пояснить, что причина директорского сопротивления была не в самодурстве его, а в существовании принятого при Хрущове закона, в соответствии с которым подростки до 16 лет должны были работать за полную зарплату четыре часа, от 16 до 18 лет – шесть часов. Вроде бы хороший закон, призванный защитить права подростков, на самом деле фактически лишал их возможности трудоустройства по желанию и возможностям. Какому предприятию захочется вешать на шею такой хомут?
Устроили разнорабочим в хозотдел. Дали комбинезон на вырост и метлу, поручив убирать фабричный двор. И ведь не когда-нибудь, а обычно в пересменок… Работницы же – в основном молоденькие девчонки. А тут я, такой весь раскудрявый и с метлой.
На работу мы ходили вместе со старшим братом Сеги – Толей Сергиенковым, работавшим в ремонтно-механическом цехе. Парень такой же, как Сега, горячий, вспыльчивый до невозможности. Чуть что не по нему, сразу новоровит по сопатке въехать. А мирными наши разговоры быть никак не могли, поскольку оба рьяные футбольные болельщики, но он болел за команду ЦДКА, а я за московское «Торпедо», где в ту пору блистал лучший и до сей поры непревзойденный кудесник мяча Эдуард Стрельцов. У меня Стрельцов, а у него Федотов с компанией. Короче, всю дорогу спорили до ора, и к тому же, как правило, на бегу. До Перекопа
