партию из шести двухметровой длины листов, я разогнулся и листы разъехались в руках. Один из них полоснул по шее. Кровь брызнула. Меня немедленно препроводили в медсанчасть, располагавшуюся здесь же, во дворе.
– Ну, ты и везунчик, – сказал хирург. – Могло и сонную артерию перерезать, тогда уж точно конец.
Получив больничный, неделю гордо ходил с перевязанной шеей и на вопросы отвечал скупо, по-мужски: производственная травма.
Хоть в соответствии с песней о проходной, что «в люди вывела меня», я не хотел «судьбу иную», работа в хозотделе напрягала. А самой высшей рабочей квалификацией в текстильном деле являлась должность помощника мастера. На поммастера можно было выучиться прямо на производстве. Я грезил такой перспективой, особенно в ткацком цехе. Но не прошел по возрасту и здоровью. В фабричной поликлинике тогда у нас был свой подростковый доктор, он-то и забраковал меня – по зрению. Я пытался возражать: мол, грузчиком в хозотделе могу, а поммастером – нет. Где логика? Безуспешно.
И тут Монах подсказал, что в «Лабаз» требуется ученик рубщика мяса:
– А что, – рассуждал он, – всегда при деньгах, при продуктах и каждый день, как минимум, с «чекушкой» за просто так.
Аргументы убийственные, и, дождавшись обеда, мы двинулись в «Лабаз». Рубщик, толстый и рябой татарин, смотрел на нас подозрительно:
– И кито же кочет ко мине?
Друзья вытолкнули, а татарин молча подал мне топор для рубки, острый, как бритва, и очень тяжелый. Едва подняв его, понял: не мое! Такого же мнения оказался рубщик.
Не подошел калибром. А если б подошел и стал работать? Вопрос! Наверняка судьба сложилась бы иная. А какая? Лучше или хуже? К счастью, реальная жизнь не терпит условного наклонения, и «если бы да кабы» в ней не проходят. Но и в некоем предначертании свыше уже не сомневаюсь. При разбросе желаний от артиста и строителя до поммастера и мясника что-то же уводило меня, приберегая для главной профессии, ставшей содержанием и смыслом жизни.
Футбол и не только
На ближайшем Козьем болоте, когда оно просыхало, играли в футбол команда на команду. Формировались они своеобразно. Игроки выбирались «матками», стоявшими в стороне. Каждый подбирал себе партнера, и шепотом, тайком, в сторонке, оговаривались клички, исключительно матерные. Например, х..й и п…да, и с ними шли к «маткам». Сообщив свои позывные, ожидали решения. Матки озадачивались всерьез. В двенадцать-четырнадцать лет с анатомией человека, особенно с той его частью, что ниже пояса, мы были знакомы более чем. И чесали «матки» затылки, вроде бы свой член сердцу ближе, но и принадлежащее полу противоположному тоже не пустяк. Подумав, выбирали кличку по своему вкусу, понимая, что все равно выбор условен, все равно это «кот в мешке»: уровень-то игры разный.
Поскольку бегал я очень медленно, то ставили меня на защиту. Какой из меня футболист, одному богу известно, но ни разу из игры не выгоняли. Позже, в городском пионерском лагере, участвуя в первенстве города, даже сподобился вместе с командой занять какое-то призовое место и получить за то Грамоту и приз в виде книги толстой, но не очень интересной и потому несохранившейся. А жаль, какая память!
Футбол для нас был не просто игрой, а чем-то гораздо большим. Благодаря железнодорожникам до середины пятидесятых годов минувшего века их стадион являлся в городе главным. Именно сюда, на Суздальское шоссе, несмотря на транспортные проблемы, толпами валили болельщики. Там было на кого смотреть: никто не портил игры. На стадионе всегда царила праздничная атмосфера. Из репродукторов звучала специально подобранная музыка. Когда приезжали московские команды, обязательно исполнялась песня “Дорогие мои москвичи”. Во время матчей обычно работали буфеты.
В те же годы и у нас на Перекопе сделали футбольное поле. Долгое время существовавшее без ограды, оно имело одну хорошую трибуну для зрителей. На матчи зрителей приходило гораздо больше, чем сейчас на “Шинник”. Мы ходили на все матчи, проходившие на фабричном стадионе «Красное знамя» у храма Петра и Павла, когда играла наша перекопская команда. Денег на входной билет не было, поэтому мы где-нибудь в глухой сторонке подкапывали лаз под забором, благо, грунт песчаный, и по нему, как кроты, пробирались на стадион.
Игроков знали поименно. Радовались каждому мощному удару, техника игроков не ахти какая, да и не больно мы в ней разбирались. Самый любимый нами игрок – Костя Туйбов. Бывало, влепит Костя по мячу, тот взлетит высоко-высоко, и с восторгом показываем другу другу большой палец: «Во, свеча!». А что мяч летит не совсем туда, куда следовало, не огорчало. Особенно много зрителей приходило на финал первенства области. Насколько помнится, чаще всего встречались в нем «Красное знамя» («Красный Перекоп») и сборная профсоюзов города Рыбинска.
А репортажи о матчах чемпионата страны слушали по радио. И ведь представляли себе поле, игроков! Может, благодаря такому комментатору, как Вадим Синявский. У каждого была расчерченная таблица, куда заносились результаты матчей.
Самым ярким и незабываемым событием тех лет стал проводимый в рамках Московского фестиваля молодежи и студентов международный матч молодежных сборных Советского Союза и одной из азиатских команд то ли Китая, то ли Индонезии. Игра проходила на стадионе «Локомотив». Помню заполненное от края до края Московское шоссе, по которому шли на матч болельщики. На стадионе флаги стран участников турнира, музыка из репродукторов, радостные лица болельщиков. Это был не просто матч, а праздник… Как же любили мы футбол!
Другое любимое занятие – чтение. Но чем старше, тем чаще предпочитались танцы. С ранней молодости имел фигуру, не очень, мягко выражаясь, видную. Длинный, худющий да еще и неимоверно сутулый, в профиль – живой знак вопроса. Любовь к чтению при плохом зрении сказались на позвоночнике. Он искривился настолько, что подростковый врач фабричной медсанчасти предсказал мне осложнения со спиной. Я не комплексовал. Целыми днями мог с друзьями проводить на нашем перекопском пляже у моста, а вечерами стремился на танцы. Танцевать любил и умел. Тогда танцевали классику: танго (было даже такое особое – «с выходом»), фокстрот, вальс. И мы по вечерам ходили в «Рабочий сад». Обязательно поглаженные брюки и чистая рубашка или же майка с коротким рукавом и непременно рубль в кармане.
С этим рублем история. Соберемся мы, Толя Сергиенков, Генаха, я, а четвертым Витя Воробьев. С ним-то и начинались проблемы. Каждый раз, буквально каждый, когда Витя начинал просить у матери рубль, она стонала, жаловалась на жизнь, сопровождая все это традиционным:
– Витя-я-я, я ведь денежки-то не кую-ю-ю.
И для большей убедительности ударяла ладонью о ладонь, словно молотом
