характерный.
Но стрелял из пулемета уже не он, а курсант Шульга. Сам Буркин тяжелораненым лежал в полузабытьи рядом. Немцы снова залегли, и снова 80-миллиметровые мины обрушились на позиции курсантов. Мины лопались со смачным шумом, отдаленно напоминая звук пробки от шампанского. Зловеще шелестели осколки. Шульга лежал, уткнувшись головой в песок, напрягшись всем телом, ожидая своей участи. На него сыпались комья земли, камни, какие-то щепки, но когда обстрел прекратился, он понял, что остался невредим. Радом стонал пришедший в себя Буркин.
Шульга огляделся. Вокруг в разных неестественных и страшных позах лежали убитые товарищи. Из всего взвода уцелели Буркин и он. Где-то позади ухали взрывы, поднимались клубы черного и багрового дыма. Горел поселок Ассаку, а по Тартускому шоссе двигалась колонна мотоциклистов. Шульга инстинктивно прильнул к пулемету. Но пулемет молчал. Кончились патроны. Было 4 часа 17 минут. Все продолжалось около двенадцати минут. Нужно было уходить. Только поднявшись, Шульга обнаружил, что ранен в ногу. Сжав зубы, неся на себе две винтовки и пулемет с пустым диском, прихрамывая на раненую ногу и поддерживая тяжелораненого Буркина, Шульга побрел в тыл, надеясь где-нибудь встретить своих.
Почему-то вспомнилось, как еще вчера, еще вчера в новеньком обмундировании первого срока, синея отглаженными воротничками, они, полные отваги, были выстроены на пирсе, и сам адмирал Трибуц говорил, что только они — надежда и смена флота — способны остановить врага, рвущегося к главной базе КБФ. Понадобилось всего десять минут боя, чтобы от них — надежды и смены флота — не осталось практически ничего, кроме груды убитых, обрывков тельняшек, форменок, залитых кровью бескозырок и брошенных винтовок, ржавые останки которых еще много лет будут единственными свидетелями этих событий...
Главнокомандующий Северо-западным направлением, маршал Ворошилов довольно невнимательно слушал, что ему объяснял адмирал Исаков, водя указкой по южному побережью Финского залива на огромной карте, висевшей на стене одной из зал Гатчинского дворца, где маршал развернул свою передовую ставку. Адмирал доказывал необходимость эвакуации Таллинна. По его мнению, разрешение на эвакуацию должен был дать он, маршал Ворошилов.
Как плохо ни разбирался в военном деле бывший нарком РККА, а ныне — главком одного из главных стратегических направлений, он все-таки тоже понимал, что еще немного промедления, и весь гарнизон Таллинна, что еще терпимо, но и лучшая часть флота, чего ему никогда не простят, погибнут или будут захвачены противником. Но как он может дать разрешение на эвакуацию, если совершенно ясно, что идет какая-то интрига, в которую втянуты и Генштаб, и наркомат ВМФ, и сам Сталин. Откуда он знает, не его ли, Ворошилова, голова является конечной целью макиавеллиевского замысла Сталина. Почему, когда об эвакуации открыто попросил адмирал Кузнецов, Сталин вместо того, чтобы взять и разрешить эвакуацию, заявил, что разрешение должен дать он, Ворошилов. Слишком хорошо Ворошилов знал Сталина, чтобы понимать, что все это неспроста. Нет уж, дураков нет. Пусть Сталин сам дает приказ об эвакуации Таллинна. Но с другой стороны, если в Таллинне погибнет флот, опять же на кону его голова. А может быть, и не его? Может быть, Сталин все это придумал, чтобы, наконец, расстрелять Жданова и кое-кого из умников Ленинградской партийной организации. Вот так — дашь разрешение и сорвешь план вождя.
Особенно много думать Ворошилов не любил. Бывший луганский люмпен, малограмотный, случайно попавший в отраженные лучи славы стратегического таланта бывшего царского подполковника Клюева и казачьей лихости вахмистра Будённого, вознесенный смутными временами гражданской войны на немыслимую для себя высоту члена военного совета 1-ой конной, он, возможно, ушел бы в тень или на тот свет, если бы именно на него не обратил своего внимания Сталин, когда сразу же после смерти Ленина столкнулся со страшной военной оппозицией.
Дело в том, что Ленин в последние годы жизни, видя, какой ужасный и неработоспособный, но пожирающий все живое аппарат породила созданная им структура партийного руководства страной, мечтал о чём-то более динамичном и менее вороватом. В итоге этих мечтаний Владимир Ильич задумал назначить себе в преемники никого другого, как Фрунзе, занимавшего пост главкома вооруженных сил. Другими словами, мысли великого вождя склонялись к военной диктатуре, а потому, после смерти Ленина, пришлось срочно убирать и Фрунзе, от греха подальше. Заодно была проведена быстрая и эффективная чистка РККА и реформа всей ее структуры, в результате чего наркомом обороны нежданно-негаданно стал почти никому до этого неизвестный Ворошилов.
Надо отдать должное товарищу Сталину: ничтожеств он угадывал с первого взгляда и быстро выдвигал их на крупнейшие государственные должности. Именно Сталин придумал, разработал и гениально применил на практике теорию так называемого обратного естественного отбора: умные люди не нужны — нужны люди послушные. Не просто послушные, но беспредельно преданные. А Ворошилов устраивал его еще и тем, что тот, не имея никаких военных знаний, никогда не бывши военным, но занимая высший военный пост в стране, будет сидеть тихо и слушать, что ему прикажут, а заодно строго присматривать за всеми этими умниками из недорезанных военспецов и крикунами из старой гвардии Фрунзе. И лучшего человека на эту роль трудно себе представить. Сталин боялся армии, боялся почти панически, и Ворошилов делал все от него зависящее, чтобы вверенные ему вооруженные силы страны представляли бы как можно меньшую опасность для самого Сталина.
И руководимая Сталиным служба пропаганды быстро сделала из Ворошилова народного героя. О нем писались поэмы и слагались песни. «По дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем», «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и Ворошилов в бой нас поведет!»
А Ворошилов делал все от него зависящее, чтобы понизить боевую готовность армии. Именно он придумал «индивидуальные стрелковые ячейки», заменив ими проверенные опытом войны окопы полного профиля. Но в окопе солдаты, не дай Бог, могут сговориться, а там — либо к противнику перебежать, либо еще и похуже что придумать. И именно через индивидуальные стрелковые ячейки, как нож через масло, прошли наступательные клинья немецких армий.
Когда же недорезанные умники, вроде маршала Тухачевского, начали доказывать необходимость формирования танковых и механизированных корпусов, товарищ Сталин вовсе лишился покоя, представляя танковые лавины, идущие на Кремль, и несчастных своих чекистов, беспомощно размахивающих маузерами. В итоге формирование танковых соединений было прекращено, и товарищ Ворошилов со свойственным ему революционным задором заявил на XVII съезде партии, что пора, наконец, прекратить эти вредительские разговоры об отмирании лошади в армии и о том, что глупая машина, именуемая танк, может заменить пролетарского красноармейца,
