Валерий Демин - Заветными тропами славянских племен

И так продолжалось долгих триста лет, а если принять во внимание и набеги крымских татар, не раз осождавших Москву, то в два раза больше — до XVIII века. Пассионарная вспышка одного суперэтноса обернулась смертельным ожогом для других народов. Однако, как ни странно, поражение, унижение и порабощение русского народа имело не одни только отрицательные, но и положительные политические последствия. Раздробленные и малосильные русские удельные княжества под властью монгольских ханов постепенно обретали цементирующее общегосударственное начало, единоначальную власть и централизованное управление. К такому выводу еще в 20-е годы ХХ века пришла плеяда русских историков-евразийцев, опиравшихся, впрочем, на давно известный тезис Н. К. Карамзина: «Москва обязана своим величием ханам».

«Московское государство возникло благодаря татарскому игу. Московские цари, далеко не закончив еще „собирания Русской земли“, стали собирать земли западного улуса Великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана. „Свержение татарского ига“ свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву. Даже персонально значительный процент бояр и других служилых людей московского царя составляли представители татарской знати. Русская государственность в одном из своих истоков произошла из татарской, и вряд ли правы те историки, которые закрывают глаза на это обстоятельство или стараются преуменьшить его значение».

Приведенные слова принадлежат уже одному из основоположников евразийского движения — выдающемуся русскому филологу, лингвисту с мировым именем, историку и мыслителю — Николаю Сергеевичу Трубецкому (1890–1938) Ему вторит другой историк-евразиец — Петр Николаевич Савицкий (1895–1968):

«В лоне монгольской державы сложилась новая Русь. Едва ли не этим определилась и определяется вся дальнейшая судьба человечества».

Среди советских историков концепция евразийцев не встретила особой поддержки. Долгое время, заняв круговую оборону и практически в одиночку, ее отстаивал только Л. Н. Гумилев. Его взгляды по этому вопросу, как всегда отличались непреклонной страстностью. «Я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы…», — говорил он незадолго перед смертью в одном из интервью. И был прав: история людей — и тем более их мировоззрения — не всегда совпадает с историей биосферы и ноосферы, которые в любом случае выступают в качестве решающего и определяющего начала.

Еще раньше другой видный историк из плеяды мыслителей-евразийцев — Георгий Владимирович Вернадский (1877–1973) — посвятил эпохе так называемого татаро-монгольского ига программную статью «Два подвига св. Александра Невского» (1925 г.), где сопоставил массовую пассионарность степной орды с индивидуальной пассионарностью русского полководца и подвижника. Окажись он во главе раздробленных русских дружин, растерявшихся перед внезапным и мощнейшим натиском степняков, неизвестно еще как бы сложилась русская история, но судьба уготовила Александру Невскому (ок. 1220–1263) (рис. 88) иную миссию — остановить вражескую экспансию с Запада и, что не менее важно, сплотить и сохранить русский дух внутри Русского государства. Для этого Алексанру Ярославичу пришлось искать компромисса с поработителями Русской земли — во имя ее же сохранения и будущего возрождения. Г. В. Вернадский подчеркивает:

«Александр выделил в монголах дружественную в культурном отношении силу, которая могла помочь ему сохранить и утвердить русскую культурную самобытность от латинского Запада. <…> Христианский подвиг не всегда есть мученичество внешнее, а иногда наоборот — внутреннее: не только брань видимая, но и „брань невидимая“, борьба с соблазнами душевными, подвиг самодисциплины и смирения…».

Таким образом, два подвига, которым посвящена программная статья Вернадского, суть: первый — подвиг бани, второй — подвиг смирения; оба имели единую цель — сохранение нравственно-политической силы русского народа. Основы национального самосознания, заложенные святым князем-пассинарием, живы и поныне в сердцах и душе его потомков, ибо гарантия благих и незыблемых принципов русского менталитета обеспечивается не только на личностном, но и на ноосферном уровне.

Статья Г. В. Вернадского писалась как бы в прямой полемике с пресловутой русофобским опусом маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», где очередной французский мюнхгаузен попытался исказить не только историю современной ему России, но и густым дегтем перепачкать ее достославное прошлое. Казалось бы время де кюстинов безвозвратно ушло. Но нет, злопыхательский пыл разнокалиберных фальсификаторов русской истории за полтора века нисколько не поубавился. В 1983 году в Лондоне был издана очередная монография крупнейшего европейского специалиста по русской истории Джона Феннела «Кризис средневековой Руси: 1200–1304», через шесть лет книга увидела свет на русском языке. Английский «специалист» не просто принижает значение личности Александра Невского в отечественной истории — он отрицает фактическую сторону выигранных им сражений, называя Невскую битву и Ледовое побоище мелкими, случайными и малосущественными, о которых не сохранилось никаких достоверных известий, кроме агиографического «Жития святого благоверного и великого князя Александра», написанного более чем через сто лет после его смерти.

Действительно, западно-европейские хроники хранят полнейшее молчание о битвах на Неве и Чудском озере. О первой из них умалчивают и современники — русские летописцы. Лишь о событиях, связанных с экспансией Ливонского ордена, сохранилась краткая запись в Лаврентьевской летописи. Да и та сделана таким образом, что на первый план выдвигается не князь Александр, а его брат Андрей:

«В лето 6750 (1242). Великий князь Ярослав послал сына своего Андрея в Новгород Великий в помощь Александру против немцев, и победили их на Плесковском (Псковском) озере и взяли большой полон; и возвратился Андрей к отцу своему с честью».

Вот и все, что можно узнать из ранних русских летописей об эпохальных событиях, в ходе которых решалась судьба России и дальнейшей русской истории. В более поздних летописях появляются подробности, хорошо известные по школьным учебникам, художественным произведениям и классическому фильму Сергея Эйзенштейна. Откуда они взялись?

Как уже подчеркивалось, огромное количество древнерусских рукописных книг и документов погибло. Среди них множество ранних летописей, о содержании которых теперь можно только догадываться. Однако нельзя полностью игнорировать и стойкую устную традицию: народ присвоил любимому князю прозвание Невского, народ свято хранил в памяти основные факты его героических деяний. Это ведь только к радости «специалистов», вроде Джона Феннела, отсутствие соответствующей записи в какой-нибудь шведской или эстонской хронике может служить аргументом в пользу того, что случайная стычка на Неве не имела никакого значения для хода истории, а юный князь Александр получил свое прозвище неизвестно за что. По счастью, народ не состоит из одних только феннелов: в противном случае на Британских островах не сохранилось бы ни баллад о Робине Гуде, ни цикла сказаний о короле Артуре и рыцарях «круглого стола», ни волшебных легенд Уэльса «Мабиногион», в которых в «снятом виде», как выражаются философы, сохранились реальные факты реальной, хотя и очень далекой, истории или же предыстории.

Устные рассказы сподвижников Александра Невского, вошедшие затем в летописи и в житийное повествование, донесли до нас и факты ноосферных явлений, сопутствующие всей жизни благоверного и великого князя. Наиболее известными и показательными являются видения в решающие минуты святых русских мучеников Бориса и Глеба. Впервые они явились перед Невской битвой ижорскому старейшине Пелугию (в крещении Филиппу). Он стоял в ночном дозоре, и когда начало всходить солнце он вдруг:

«…слыша шюм страшенъ по морю и виде насадъ [речное судно] един гребущь по морю, и посреди насада стояща святая мученика Бориса и Глеба въ одеждах чръвленых, и беста рукы дръжаща на рамех. Гребци же седяху, акы мглою одеани. Рече Борисъ: „Брате Глебе, вели грести, да поможемь сроднику своему князю Александру“».

Перед нами не вымысел, галлюцинация от бессонницы, а типичное ноосферное явление, пробуждающееся в экстремальной ситуации, когда чувства и сознание человека до предела обострены.

Александр принял ноосферное знамение как благословение, и с тех пор сродники Борис и Глеб окрыляли знамя его побед. В особенности это проявилось во время Ледового побоища, когда уже сыграл эффект не индивидуального, а массового сознания. Сразу множество воинов увидело (понятно, что речь идет о внутреннем видении, то есть подключении к информационному полю ноосферы), как святые покровители Руси Борис и Глеб «даша ратнии плещи свои и сечахут их и гоняхут, яко по яеру, и не бе им камо утечи, и биша их 7 верст по леду до Суболичского берега; и паде немець 500, а чюди числа нет». Так говорится в так называемом Московском летописном своде конца XV века.