Герцен мечтал о VIII «Полярной звезде», продолжающей традиции прежних семи книг. Поэтому вместе с «Полярной звездой» возвращается декабристская тема.
Первое упоминание о VIII книге (в письме Герцена к Огареву от 4 января 1868 г.) выглядит так:
«„Полярную звезду“ я печатать готов хоть с марта, надобно бы взять записки декабриста у Касаткина» (XXIX, 254).
Как известно, речь шла о третьей, еще не опубликованной части «Записок» И. Д. Якушкина, хранившихся у Елизаветы Васильевны Касаткиной, вдовы В. И. Касаткин5. По-видимому, эта часть «Записок» декабриста была получена В. И. Касаткиным от Е. И. Якушкина несколько позже, чем остальные мемуары, иначе она была бы, без сомнения, опубликована еще в 1863 г. в «Записках декабристов». Герцен, вероятно, хотел сначала поместить III часть мемуаров декабриста в «красный угол» — новую «Полярную звезду», а потом пытался использовать их в «Kolokol». Но ни от Касаткина, ни от его жены «Записки» вовремя не были получены, и появились они впервые не в Вольной печати, а в бартеневском «Русском архиве» в 1870 г. (куда представил рукопись Евгений Иванович Якушкин).
В семи номерах «Kolokol» (апрель—июль 1868 г.) Герцен печатает свою большую статью «Исторические очерки о героях 1825 года и их предшественниках по их воспоминаниям» (XX, 227–272). Комментарии к этой статье в академическом издании Герцена, написанные В. В. Пугачевым, обстоятельно разъясняют, зачем Герцен спустя несколько лет перепечатывает, пересказывает или анализирует целые разделы из прежних книг «Полярной звезды» и «Записок декабристов» («Записки» И. Д. Якушкина, «Семеновская история», «Воспоминания» Бестужевых и др.).
Это было стремление «выступить против господствовавших в западноевропейской буржуазно-либеральной публицистике второй половины 60-х годов представлений о России как оплоте реакции, как стране беспробудного <…> раболепия, чуждой свободолюбивых стремлений и традиций» (XX, 765, комм.).
Герцен также хотел в годы безвременья и затишья напомнить России о декабристах.
Наконец, Герцен заговорил о декабристах как об истинных революционерах отчасти в укор русской женевской и цюрихской молодой эмиграции (XX, 766, комм.). В своих статьях и письмах он говорит столько же о движении декабристов, сколько о декабристах — людях и характерах. Для Герцена важный критерий прогрессивности всякого движения — это человеческий материал, который при этом вырабатывается.
2 января 1865 г. он пишет: «Явился старец с необыкновенным, величаво энергичным видом. Мне сердце сказало, что это кто-то из декабристов. Я посмотрел на него и, схватив за руки, сказал: „Я видел ваш портрет“.
„Я Поджио“ <…> Господи, что за кряж людей!» (XXVIII, 8).
4 января 1865 г.: «Вчера был у старика Поджио — титаны…» (XXVIII, 9).
В то же время с революционерами-разночинцами — Базаровыми — у Герцена не прекращаются споры, в которых обе стороны часто несправедливы.
«Меня возмущает, — пишет Герцен Огареву в мае 1868 г., — их неблагодарность ко всем прошедшим деятелям, и в том числе к нам, — это чувство верное и его краснеть нечего. Смешны люди, которые себя переоценивают, зато ведь и люди, не ценящие себя по пробе, жалки. Рано или поздно я надену на них дурацкую шапку, но „Полярная звезда“ на 1869 год не будет их лобным местом» (XXIX, 352).
В последнюю книгу «Полярной звезды» никакие декабристские материалы не попали. Однако без полемики с «нигилистами» в альманахе не обошлось (статья Герцена «Еще раз Базаров» и главы об эмиграции из «Былого и дум»).
В одном отношении VIII книге альманаха повезло больше, чем другим. Поскольку Герцен был в беспрерывных разъездах, а издательскими делами в Женеве ведал Огарев, то друзья беспрерывно переписывались. Переписка же за 1868 г. почти целиком сохранилась, и в ней мы находим много подробностей о подготовке издания.
Как всегда, «Полярная звезда» набиралась по мере поступления материала, а отдельные оттиски распространялись еще до завершения книги в целом.
Герцен и Огарев еще не знают всех материалов книги, а уж готова корректура сначала новых глав из «Былого и дум», затем стихов Огарева (см. XXIX. 343, 350).
27 июля 1868 г., за 4 месяца до выхода тома, оттиск VII части «Былого и дум» был отослан М. К. Рейхель с посвящением:
«Сии „примёры“ будущей „Полярной звезды“ — Марии Каспаровне посвящает Вятский знакомый» (XXIX, 534).
31 мая 1868 г. Герцен еще мечтает, чтоб в VIII книге было кроме него да Огарева «что-нибудь чье-нибудь — ну хоть Мечникова (листа 2) или Бакунина, я буду платить по 80 франков с листа» (XXIX, 351). Известно, что в июле 1868 г. Огарев вел переговоры с Львом Мечниковым о какой-то его статье для «Полярной звезды». Герцен обещал платить за нее «140 франков с листа» (XXIX, 405). Однако в конце концов никакой статьи Мечникова в VIII книге так и не появилось.
Герцен интересуется в письмах каждой мелочью, касающейся новой «Полярной звезды», — порядком статей, оформлением, видом титульного листа.
«У „Полярной звезды“ можно поставить „Revue anniversaire“ (юбилейное издание — франц.)», — пишет он 1 июня 1868 г., имея в виду, вероятно, пятнадцатилетие Вольной русской типографии (1853–1868), однако потом Герцен от этой мысли отказался (возможно, из-за того, что альманах считался книгой «на 1869 год»).
«Вели готовить „Полярную звезду“ к 15 октября, — писал Герцен Огареву 23 сентября 1868 г., — обертка должна быть толстая, цвета „Былого и думы“» (XXIX, 447). Отдельное издание «Былого и дум» имело довольно большой успех, и Герцен стремился даже внешним видом «Полярной звезды» подчеркнуть связь, преемственность своих воспоминаний и альманаха.
16 октября 1868 г. Герцен распорядился: «Цена 3 франка мала, поставить 4» (XXIX, 468). 28 октября 1868 г. он писал Тхоржевскому: «Печатайте скорее, на заглавии следует „1869“ (все книги с 1 октября печатаются следующим годом)» (XXIX, 480).
Перед самым выходом «Полярной звезды» Герцену, после переговоров с русским журналистом А. П. Пятковским, показалось, что существует возможность напечатать инкогнито некоторые статьи непосредственно в России.
«Кабы знать да ведать прежде, — пишет он 26 сентября 1868 г., — пол „Полярной звезды“ можно было бы там напечатать» (XXIX, 448).
Как известно, Герцену удалось кое-что опубликовать в петербургском журнале «Неделя», но мечты о более широком вторжении на страницы подцензурной прессы оказались иллюзией.
С приближением дня рождения VIII «Полярной звезды» настроение издателей ухудшалось. Было ясно, что «Колокол» на французском должно прекратить. «Нашим истинным призванием было сзывать своих живых и издавать погребальный звон в память своих усопших, а не рассказывать нашим соседям истории наших могил и наших колебаний» (XX, 402). (выделено нами — V.V.)
1 декабря 1868 г. вышел последний номер, в котором Герцен опубликовал открытое письмо к Огареву.
«Наш прилив останавливается, ручьи текут в иных местах: отправимся же на поиски других земель и других источников. Тебе известно, с каким упорством настаивал я с 1864 года на продолжении издания „Колокола“, но, придя в конце концов к убеждению, что существование его становится натянутым, искусственным, я отступаю <…>. Мы слишком долго шли своим путем, чтобы возвращаться вспять; но нам нет никакой нужды идти все той же тропинкой, когда она становится непроходимой, когда не хватает хлеба насущного. Без постоянных корреспонденций с родины газета, издающаяся за границей, невозможна, она теряет связь с текущей жизнью, превращается в молитвенник эмигрантов, в непрерывные жалобы, в затяжное рыдание» (XX, 398–399).
Это послание, трагичное и исключительное по беспощадности к самим себе, завершалось, однако, в оптимистическом тоне: борьба не окончена, издатели же «Колокола» при иных, более благоприятных ситуациях снова возьмутся за старое оружие. «В случае необходимости „Полярная звезда“ облегчит нам возможность защищаться. И разумеется, язык Колокола не будет расплавлен — его только подвяжут, а конец веревки останется в наших руках» (XX, 402).
VIII книга «Полярной звезды» как раз в эти дни — в ноябре—декабре 1868 г. — была готова. Впервые за вcю историю альманаха в ней были только два автора — Герцен и Огарев.
Большая часть книги — главы из «Былого и дум» («Без связи», «Venezia la bella», «La belle France», «Лондонская Вольница»). Герцен снова обращался и к своему «Доктору Крупову»: «Мой Крупов, как Лазарь, снова ожил» (ПЗ, VIII, 140) — в виде «сочинения прозектора и адъюнкт-профессора Тита Левиафанского».
Полемику с молодыми, с Базаровыми, размышления о прошлом, настоящем и будущем нигилизма Герцен представил читателям в своих письмах «Еще раз Базаров». Эпилогом тома была III часть поэмы Огарева «Юмор» с подзаголовком «Через двадцать семь лет» (ПЗ, VIII, 161) и шесть последних стихотворений, как бы подводящих итог всему.
