Томский и Рыков договаривались с Каменевым и Сокольниковым… Томский особенно энергично защищал идею блока, гораздо решительнее высказывался за необходимость свержения советской власти и доказывал необходимость того блока, между прочим, и тем, что для совершения государственного переворота нужна концентрация всех серьезных сил. При этом указывал снова и на роль Енукидзе и Ягоды, о чем говорил и Рыков».
Как видно из показаний Бухарина, замысел государственного переворота появился в центре организации правых в разгар коллективизации, более того, в самом тяжелом году проводимой реформы. И, хотя история не любит сослагательного наклонения, предположим, что при решительности участников заговора он осуществился и коллективизация была прекращена. Что ожидало бы тогда страну?
Ответ на этот почти наивный вопрос дала сама же история. Именно под лозунгом «бухаринской кооперации» в 1985 году Горбачев «начал» свою «перестройку». В результате страна погрузилась в хаос. Государство, руководимое кооператорами, развалилось, промышленность была уничтожена, а сельское хозяйство пришло в упадок. И даже почти 25 лет спустя Россия, обгрызенная по краям своей территории, не может восстановить продовольственную безопасность, но и сам соловей «нового мышления» лишился власти. Какие последствия такого курса были бы накануне войны, даже трудно представить!
Бухарин признавался: «Речь шла таким образом о свержении правительства и создании своего правительства… К концу 1932 года сложился блок между контрреволюционными организациями правых, зиновьевцев и троцкистов в общем на основе т. н. рютинской платформы, со всеми ее установками, идущими по линии террора, восстания, государственного переворота.
Среди участников контрреволюционной организации правых были к тому времени (1932 год) террористические настроения: они прорывались и в «школке» (КУЗЬМИН, САПОЖНИКОВ), и у группы МАТВЕЕВА (углановцы), и у сторонников РЫКОВА (РАДИН, НЕСТЕРОВ) и среди профсоюзников (КОЗЕЛЕВ); эти настроения получили свое оформление на основе т. н. рютинской платформы; нельзя, мне кажется, представить себе организацию правых, как террористическую в собственном смысле слова, ибо не здесь лежал центр тяжести контрреволюционной тактики правых; но внутри организации росли террористические группы, которые заложили твердую базу в основных установках «рютинской платформы», санкционированной правым центром.
К этому периоду времени надо отнести и создание другой группы заговорщиков в Красной Армии. Мне об этом известно из двух источников: от Томского и Енукидзе, которые говорили мне, что в Красной Армии в верхушке командного состава произошло объединение троцкистско-зиновьевских элементов с правыми. Из лиц, которые были ими названы, помню Тухачевского, Корка, Примакова и Путна. Связь руководства военной организации с нашим центром осуществлялась через Енукидзе.
Из важнейших фактов контрреволюционной и заговорщической деятельности к концу 1932 года – началу 1933 года следует остановиться на создании общего центра, куда входили правые Томский и Рыков, зиновьевцы – Каменев, Сокольников, троцкисты – Пятаков, военные – Тухачевский, Корк и Ягода. Об образовании такого центра мне сообщил в свое время Томский, который был ближайшим образом связан с Енукидзе и лучше меня ориентировался в соответствующих кругах.
Центр этот ставил своей задачей объединение всех антисоветских сил в стране для свержения правительства. В этих целях была создана группа Енукидзе в Кремле, военная организация с участием троцкистов и правых.
Перед XVII партийным съездом в центре правых стоял, по инициативе Томского, вопрос о возможности ареста Сталина и приурочения государственного переворота к этому моменту. Я решительно возражал против этого. Вопрос не был вынесен на обсуждение общего центра и, как мне говорил Томский, против этого возражали троцкисты и зиновьевцы. <…>
После убийства С.М. Кирова, в связи с тем, что ЦК обратил серьезное внимание на работу НКВД, создалась опасность всеобщего разгрома всех контрреволюционных организаций. Однако Ягоде все же удалось направить удар только на троцкистов и зиновьевцев… прикрыв организации правых. Провал Енукидзе (1935 г.) перенес роль последнего по подготовке переворота в Кремле на самого Ягоду, в руках которого очутилась непосредственная охрана Кремля.
За последние годы (1934–1935 гг.) у Томского была непосредственная связь с Пятаковым и Сокольниковым, как членами параллельного центра, с которым М. Томский находился в контакте, я же был связан с К. Радеком. С Радеком у меня были многочисленные встречи. Эти встречи легко было объяснить нашей совместной работой в редакции «Известий» и в силу соседства на даче.
Летом 1934 г. я был у Радека на квартире, причем Радек сообщил мне о внешнеполитических установках Троцкого. Радек говорил, что Троцкий, форсируя террор, все же считает основным шансом для прихода к власти блока поражение СССР в войне с Германией и Японией, и в связи с этим выдвигает идею сговора с Германией и Японией за счет терр[ит]ориальных уступок (немцам – Украину, японцам – Дальний Восток). Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросе размеров и характера уступок.
Я говорил, что в крайнем случае могла бы идти речь о концессиях или об уступках в торговых договорах, но что не может быть речи о территориальных уступках. Я утверждал, что скоропалительность Троцкого может привести к полной компрометации его организации, а также и всех троцкистских союзников, в том числе и правых, т. к. он не понимает гигантски возросшего массового патриотизма народов СССР.
Не помню точно в каком м[еся]це 1934 г. я зашел к Радеку на квартиру, чтобы прочитать ему написанную мною статью. Там я неожиданно застал человека, о котором Радек сказал, что это Мрачковский. Мрачковский, зная о моей роли в блоке, с места в карьер поставил вопрос о терроре, стал допытываться, что делается в этом отношении у правых, но я уклонился от этого разговора в его конкретной части, заявив ему, что он знает о т. н. рютинской платформе и, следовательно, об общих установках правых… Н.И. БУХАРИН»[57].
Повторим, что это признание, выношенное Бухариным в следственной камере, появится только 2 июня 1937 года, а уже в январе население страны и людей, наблюдавших за событиями в СССР за рубежом, потрясла другая сенсация.
Глава 11
Дело о «ПАРАЛЛЕЛЬНОМ ЦЕНТРЕ»
Бухарин и его сторонники были не одиноки в своем страстном стремлении «убрать Сталина». 28 января 1937 года, когда в Москве начался процесс по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра», на следующий день ЦИК СССР перевел генерального комиссара госбезопасности Ягоду в запас, назначив на эту должность Ежова. На процессе предстала группа руководителей народного хозяйства различных регионов страны, арестованных осенью минувшего года.
В числе 19 обвиняемых выделялись: Карл Радек, занимавший перед арестом должность заведующего бюро международной информации ЦК ВКП(б), и бывший первый заместитель наркома тяжелой промышленности Георгий (Юрий) Пятаков. Григорий Сокольников в 1933–1934 гг. был заместителем наркома иностранных дел. С мая 1935 года он работал первым заместителем наркома лесной промышленности, а к моменту ареста – заместителем начальника Центрального управления шоссейных дорог и автотранспорта НКВД СССР.
До ареста значимые посты занимали и другие участники процесса. Начальником Сибмашстроя в Новосибирске работал Бугуславский. Станислав Антонович Ратайчик являлся начальником, а И.И. Граше – старшим экономистом Главхимпрома. Главным инженером строительства Рионского азотно-тукового комбината был Г.Е. Пушин. В Западной Сибири работали Яков Наумович Дробнис – заместитель начальника Кемеровского химкомбината, и Б.О. Норкин; в угольной промышленности Кузбасса работал Алексей Шестов. Яков Абрамович Лившиц являлся заместителем наркома путей сообщения, а Иван Александрович Князев – заместителем начальника центрального управления движения НКПС. Иосиф Дмитриевич Турок был заместителем начальника Свердловской железной дороги.
В зале суда, вмещавшем до 350 человек, присутствовали иностранные и советские журналисты. Судьи, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступени, а барьер, отделявший подсудимых, напоминал обрамление ложи. Обвиняемые, представлявшие собой «холеных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужденными манерами, пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали на публику».
Присутствовавший на процессе писатель Л. Фейхтвангер писал: «По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью все происшедшее. Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью.
