Во время судебного разбирательства тема вредительства и намерения по физическому устранению руководителей Советского государства уже не стали сенсацией. Не являлось особенностью дела и то, что, как и на предыдущем процессе террористов 1936 года, подавляющее большинство обвиняемых составляли люди еврейской нации. Эта национальная особенность подсудимых давала либеральным историкам основание апеллировать весьма шатким доводом, что, мол, «в борьбе против Сталина евреи не могли искать сотрудничества с Гитлером».
Поэтому обратим внимание на следующие обстоятельства: выдворенный из СССР в 1929 году и отправивший на следующий год сына в Берлин, сам Троцкий долгое время оставался на Принцевых островах. И лишь после прихода к власти Гитлера, летом 1933 года он подался в Европу. Зачем? Что он там собирался делать? Какие тайные цели заставили биться быстрее клокочущее от ненависти к Сталину сердце Лейбы Бронштейна?
Очевидно, что его переезд так или иначе был связан с приходом к власти Гитлера. Да, позже, ужас Второй мировой войны заставил рассматривать главу Третьего рейха как исчадье ада, но в начале тридцатых годов он не воспринимался таковым. Наоборот, пришедший к власти под лозунгами национального возрождения, Гитлер рассматривался вполне респектабельным политиком даже в «демократическом» мире, но Троцкий сразу почувствовал изменение направления ветра и спешил наполнить им свои политические паруса. В середине 1934 года он писал своим сторонникам, что «его, Троцкого, установка о невозможности построения социализма в одной стране совершенно оправдалась, что неминуемо военное столкновение…»
Человек, горевший незатухающей злобой к Сталину, он строил свои замыслы, исходя из вновь открывшихся перспектив. Он рассчитывал на скорое устранение своего противника. В Гитлере Троцкий видел политика, способного стать союзником, и на это он стал ориентировать и своих приверженцев, призывая их, в случае войны, занять пораженческую позицию. Привыкший строить свои планы исключительно на опыте предшествующих исторических событий, Лейба Бронштейн даже гипотетически не мог представить, что в действительности означал приход к власти нацистов.
Он исходил лишь из опыта Первой мировой войны. Он считал, что события будут развиваться по тому же сценарию, и наивно предполагал, что сможет договориться с немцами, как и при заключении Брестского мира. Троцкий раскладывал старый пасьянс, и в нем проступала слепота недалекого доктринера. На вечернем заседании 23 января 1936 года Пятаков показал:
«Помню, в этой директиве Троцкий говорил, что без необходимой поддержки со стороны иностранных государств правительство блока не может ни прийти к власти, ни удержаться у власти. Поэтому речь идет о необходимости соответствующего предварительного соглашения с наиболее агрессивными иностранными государствами, такими, какими является Германия и Япония, и что им, Троцким, со своей стороны соответствующие шаги уже предприняты…»
Отвечая на вопросы Вышинского, Пятаков рассказывал: «Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо – инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант – это возможность прихода до войны и второй вариант – во время войны.
Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь против Сталина и ближайших его помощников.
Второй вариант, который был с точки зрения Троцкого более вероятным, – это военное поражение. Так как война, по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно, и с Японией. Следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а значит рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти.
Но так как здесь был очень остро поставлен вопрос о пораженчестве, о военном вредительстве, о нанесении чувствительных ударов в тылу и в армии во время войны, то у Радека и у меня это вызвало большое беспокойство.
Нам казалось, что такая ставка Троцкого на неизбежность поражения объясняется в значительной мере его оторванностью и незнанием конкретных условий, незнанием того, что собою представляет Красная Армия, и что у него поэтому такие иллюзии. Это привело меня и Радека к необходимости попытаться встретиться с Троцким».
Рисуя портреты подсудимых, Лион Фейхтвангер пишет: «Писателя Карла Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Я не забуду ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобразное худое лицо, обрамленное каштановой старомодной бородой, ни как он поглядывал на публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический, ни как он при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку…
Ни как он, выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера – надменный, скептический, ловкий, литературно образованный. Внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, он встал сам на его место. То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками».
Дополняя показания Пятакова о письмах, полученных от Троцкого, Радек пояснил: «Одно письмо – в апреле 1934 года, второе – в декабре 1935 года… В первом письме, по существу, речь шла об ускорении войны, как желательном условии прихода к власти троцкистов. Второе же письмо разрабатывало эти так называемые два варианта: прихода к власти во время мира и прихода к власти в случае войны. <…> Во втором письме речь шла о той социально-экономической политике, которую Троцкий считал необходимой составной частью такой сделки по приходе к власти троцкистов.
Вышинский: В чем это заключалось?
Радек:… Речь шла о передаче в форме концессий значительных экономических объектов и немцам и японцам, об обязательных поставках Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже мировых. <…> Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления индивидуального сектора, если не во всем сельском хозяйстве, то в значительной его части.…Передача немцам в случае их требований тех заводов, которые будут специально ценны для их хозяйства. (Это) давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто государственно-капиталистическими элементами…»[58].
В ходе перекрестного допроса прокурором Радека, Пятакова и Сокольникова выяснилось, что в письмах Троцкого речь шла не только о реставрации в СССР капитализма, но и о территориальных уступках со стороны «параллельного центра в пользу иностранных государств».
Конечно, план Лейбы Бронштейна не был оригинален. Фактически он намеревался повторить сценарий, разыгранный в ходе Первой мировой войны, но на этот раз он пытался договориться с будущими покровителями еще накануне начала агрессии. И на следующий день Генеральный прокурор Союза ССР вернулся к директивам Троцкого.
«Вышинский: Вы сказали, что было второе письмо – в декабре 1935 года. Расскажите о нем.
…Радек: Если до этого времени Троцкий там, а мы здесь, в Москве, говорили об экономическом отступлении на базе Советского государства, то в этом письме намечался коренной переворот. Ибо, во-первых, Троцкий считал, что результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок, и называл определенно Украину. Во-вторых, дело шло о разделе СССР.
В-третьих, с точки зрения экономической он предвидел следующие последствия поражения: отдача не только в концессию важных для империалистических государств объектов промышленности, но и передача, продажа в частную собственность капиталистическим элементам важных экономических объектов, которые они наметят. Троцкий предвидел облигационные займы, т. е. допущение иностранного капитала к эксплуатации тех заводов, которые формально останутся в руках Советского государства.
В области аграрной политики он совершенно ясно ставил вопрос о том, что колхозы надо будет распустить, и выдвигал мысль о предоставлении тракторов и других сложных с.-х. машин единоличникам для возрождения нового кулацкого строя. Наконец, совершенно открыто ставил вопрос о возрождении частного капитала в городе. Ясно, что речь шла о реставрации капитализма.
