4 апреля 1992 года Чубайс и Гайдар вылетели от Москвы на восток, в Нижний Новгород, чтобы присутствовать на одном из первых аукционов, которому надеялись придать политическое значение. В Москве их деятельность встречала нарастающее сопротивление, и они нуждались хотя бы в символической поддержке. В Нижнем, перед бывшим Домом просвещения, их встретили сотни демонстрантов, многие из которых работали в магазинах. Смена хозяев будила в этих людях страх и зависть. Чубайс и Гайдар считали, что открытая продажа малых предприятий тем, кто предлагает наивысшую цену, была единственным справедливым и некоррумпированным решением, а здесь раздавались требования, чтобы магазины передавали только тем, кто в них работает. После семи десятилетий социализма именно такое решение казалось этим людям справедливым. В руках они держали плакаты: “Гайдар и Чубайс! Найдите другой город для своих экспериментов”.
“Демократы! — со злостью произнес продавец средних лет. — Все они спекулянты!”
Подъехав к заднему входу в здание, реформаторы увидели перед собой кричавшую и свистевшую толпу. Чубайс не выдержал и начал отпихивать тех, кто мешал ему и Гайдару пройти к двери. “Ситуация прояснилась, — вспоминал он. — Мы с Гайдаром понимали, что любой ценой должны сделать то, ради чего приехали”. Гайдар рассказывал, что российская элита надеялась на провал эксперимента. “Все они говорили: “Аукционы. Какие аукционы? В России? Вы что, в другой стране живете? Разве вы не понимаете, что ничего не получится?” Им нужно было доказать, что все получится, иначе промышленная верхушка моментально бы их смела{167}.
К счастью, в помещении, где проводился аукцион, все пошло как надо. Аукционист в красном галстуке-бабочке и белой шелковой рубашке вытер пот со лба, пригладил волосы и объявил, что на торги выставлено ателье № 38 на Ямской улице. Аукционист, Арсений Лобанов, выкрикивал повышавшуюся цену — гоо тысяч рублей, 500 тысяч, 2 миллиона. Ателье было продано за з миллиона б00 тысяч рублей, или примерно за 36 тысяч долларов. К концу дня количество проданных на денежном аукционе кафе, парикмахерских и магазинов перевалило за два десятка, а доход получило государство. Когда Чубайс вошел в зал, он был настроен по-боевому, но элегантность и простота проведения аукциона успокоили его. Аукционист был “настоящим профессионалом, артистом, — вспоминал он. — У него был природный талант”.
“Это было захватывающее зрелище, — продолжал Чубайс. — Мы только что покончили с советской системой. Это был период становления рынка, становления демократии, когда само слово “аукцион” воспринималось как нечто антисоветское. А здесь мы стали свидетелями настоящего аукциона! С настоящими участниками, которым удалось приобрести булочную или магазин”. Чубайс вспоминал, как стал свидетелем открытых аукционов, “основанных на конкуренции, а не на сомнительных конфиденциальных договоренностях и взятках”. Они с Гайдаром сидели на аукционе вместе, и Чубайс удивлялся происшедшим с ними переменам. “Всего пять месяцев назад мы писали разные проекты. Теперь же мы были официальными представителями власти, которым удалось добиться успеха. Это был счастливый момент”.
У Гайдара тоже был момент, когда все, казалось, встало на свои места. Дефицитная экономика существовала в Советском Союзе, сколько он себя помнил. В последние годы советского социализма нехватка товаров привела к появлению огромного избытка рублей, на которые нечего было купить. Через несколько дней после либерализации цен Гайдар услышал удивительную новость. Протестовали водители грузовых автомобилей. Не из-за дефицита, а наоборот — магазины отказывались принимать сметану! Для Гайдара это был мимолетный, но замечательный знак — подтверждение того, что освобождение цен положит конец дефициту. Деньги и товары придут в примерное соответствие. “Человеку, жившему в условиях конца 1991 года, когда в магазинах ничего не было и люди знали, что в них ничего не появится, — рассказывал мне Гайдар, — невозможно было представить себе ситуацию, когда магазины будут отказываться от сметаны, потому что им ее больше не нужно”{168}. Радость была преждевременной: прошло много месяцев, прежде чем с дефицитом было покончено, но все-таки это произошло.
В начале 1992 года Гайдар убедил Ельцина подписать указ о либерализации торговли. В советские времена уличная торговля являлась уголовным преступлением. Вскоре после того, как Ельцин подписал этот документ, Гайдар проезжал по Лубянской площади, мимо знаменитого универмага “Детский мир”, и заметил длинную очередь, извивающуюся вокруг здания. Сначала он подумал, что это еще одно проявление дефицита — “видимо, какой-то товар выбросили”. Но, присмотревшись, он был поражен: очередь состояла не из отчаявшихся покупателей, а из продавцов. “Зажав в руках несколько пачек сигарет или пару банок консервов, шерстяные носки и варежки, бутылку водки или детскую кофточку, прикрепив булавочкой к своей одежде вырезанный из газеты “Указ о свободе торговли”, люди предлагали всяческий мелкий товар”{169}. Эта сцена стала первым заметным признаком того, что Россия не является исключением: дайте людям стимулы — и рынок появится.
“Нам нужны миллионы собственников, а не сотни миллионеров”, — сказал Ельцин в выступлении на съезде народных депутатов 7 апреля 1992 года, сформулировав популистский лозунг массовой приватизации. Фраза была встречена аплодисментами, но на самом деле приватизация шла в прямо противоположном направлении — к появлению нескольких сотен миллионеров. В выступлении на съезде народных депутатов в апреле Чубайс признал справедливость все чаще звучащей критики, утверждающей, что “аукционы проводятся только для богатых”. В душе они с Васильевым изменили свое отношение к аукционам. Они поняли, что денежные аукционы не подходили для решения такой колоссальной задачи, как приватизация всей промышленности России. Их беспокоило то, что у рассерженных продавцов из Нижнего Новгорода был свой резон: что, если вся собственность будет скуплена на аукционах незначительным процентом населения? Все остальное население страны останется обделенным, и это подожжет фитиль политической бомбы замедленного действия, начиненной завистью и недовольством. “Постепенно мы поняли, что общество просто не может свыкнуться с мыслью о продаже собственности за деньги, — вспоминал Васильев. — В итоге люди пришли бы к выводу, что все куплено бандитами и теми, кто деньги украл”{170}.
На следующий год с помощью ряда уступок и тактических маневров Чубайс перевел приватизацию на новые рельсы и не допустил ее крушения. Несмотря на яростное сопротивление, он смог обеспечить продвижение приватизации вперед, и многое еще предстояло сделать: на очереди была приватизация 5603 крупных предприятий, общая численность рабочей силы которых составляла 15 миллионов человек. В этот период Чубайс завоевал репутацию жесткого менеджера и бесстрашного бойца. Его упорство оправдывало себя, как и другое личное качество — иногда он шел на компромисс или хитрость ради скорейшего достижения главной цели.
Он сделал умный ход, создав внутри закоснелой бюрократической системы России новый орган — Госкомимущество. Сначала сотрудники комитета работали в пустых неотапливаемых помещениях запущенных многоэтажных зданий на Новом Арбате. Позже они переехали в продуваемое сквозняками министерское здание недалеко от Красной площади. В течение первых месяцев они день и ночь выдавали идеи и документы. “У нас не было ни тепла, ни ксерокса, ни факса, ни еды, — рассказывал Джонатан Хэй, один из американцев, приехавших, чтобы помочь. — Когда я в первый раз пришел туда, я увидел Дмитрия Васильева и тридцать человек, сидевших в огромном зале, невысокого мужчину в больших очках и окруживших его людей, оживленно спорящих о приватизации малого бизнеса”. По словам самого Чубайса, его стол был завален кучами бумаг, все время звонил телефон, а в приемной толпа людей требовала его внимания. Но Чубайсу нравилось то, что он, как выразился Бергер, начинал с чистого листа — начинал приватизацию с самого начала, с фундамента.
В гораздо большей степени, чем другие реформаторы, Чубайс обращался за помощью в проведении приватизации к представителям Запада. Международные финансовые организации считали молодых реформаторов надеждой России и предоставляли деньги для оказания технической помощи. Юристы, экономисты, специалисты по связям с общественностью, инвестиционные банкиры и государственные чиновники — все они прошли через неухоженные офисы Госкомимущества. Джеффри Сакс порекомендовал Андрея Шлейфера, профессора экономики Гарвардского университета. Как и Джонатан Хэй, он сыграл ключевую роль в организации западной помощи Чубайсу и Васильеву. Помимо всего прочего представители западных стран помогли в подготовке эскиза российского приватизационного ваучера, в написании законов и указов, в подготовке и осуществлении грандиозной распродажи. Впоследствии эти усилия были подвергнуты критике. Автор признает, что этот вопрос выходит за рамки данной книги, однако считает ошибкой критиковать только иностранцев за то, что произошло в России. Многие из наиболее важных решений — например, решение освободить цены, собственность и торговлю прежде, чем будут созданы институты свободного рынка, — были приняты русскими. Иностранцы часто давали советы и поддерживали их начинания, но путь выбирали Ельцин, Гайдар и Чубайс.
