Мы знаем, что название города Парижа восходит к имени галльского племени паризиев, но очень слабо представляем себе, что означал в галльском языке этот этноним: может быть, «корабельщики», а может быть, и «пограничники». Совсем неясно происхождение и первоначальное значение имени Рим: всего вероятнее, что оно связано с этрусским древним названием реки Тибра, но что этот гидроним мог значить, не известно никому.
Словом, куда ни кинь, всюду клин. Хорошо разбираемся мы по преимуществу в сравнительно новых, уже в исторические времена созданных названиях.
Мы знаем, что НЬЮ-ЙОРК первоначально значил «новый город дома герцогов Йоркских». Нам известно, что КЕЙПТАУН означает «город на мысу».
Но — чуть подальше, и уже следы теряются. Да что — подальше? Имя столицы Австралии КАНБЕРРА закреплено за городом только сорок лет назад, в 1927 году, но никто не знает, откуда оно взялось и что значит.
Имя столицы Уругвая — МОНТЕВИДЕО, казалось бы, раскрывается просто и ясно, поскольку «монте вйдэ эу» по-португальски значит «вижу гору я», а предание вложило именно такое восклицание в уста одного из Магеллановых матросов, усмотревшего в тумане вершину невысокой горы Эль-Серро над устьем Ла-Платы. Но вот выдвигается утверждение, согласно которому дело было не так. Имя, говорят, возникло из своеобразной ошибки картографов, которые неверно прочитали запись в шканцевом журнале Магеллана.
Мореплаватель-де по тогдашним правилам занес в тетрадь «MONTE VI DE О», то есть «гора шестая от запада», а они прочли цифру «VI» как «ви»… Не буду сейчас оценивать сравнительные достоинства обоих предположений, скажу только, что если на расстоянии четырехсот пятидесяти лет возможны такие колебания, точто же надо сказать о более удаленных от нас временах?..
К чему я рассказываю все это?
Только для того, чтобы вернуться к началу главки: если хочешь стать топонимистом, недостаточно прочитать даже самую лучшую научно-популярную книжку об именах географических. Надо пройти солидную университетскую подготовку лингвиста, географа, историка, археолога, этнографа. Надо долго и пристально заниматься специальными разделами филологии, трактующими вопросы ономастики в широком смысле слова. Надо…
Надо ощутить в себе то непреодолимое влечение к данной отрасли знания, без которого вообще не может родиться на свет специалист.
Я не собирался и не собираюсь приводить всех моих читателей в ряды ученых-топонимистов. Более того, одной из моих целей, пока я писал книгу, было отпугнуть от топонимики тех, кто предполагает, что перед ним легкодоступная наука. Скорее полунаука, полуискусство, что-то вроде хиромантии… Затвердил несколько правил, посмотрел на руку доверчивого человека, и распространяйся насчет «линий его судьбы»: все равно проверить твои выводы никто не может.
Теперь, я думаю, вы убедились, что это далеко не так.
Чтобы стать топонимистом, имеющим право исследовать и предполагать, надо прежде всего быть широко образованным человеком. Образованным и вообще и в частности в области некоторых специальных, обязательных дисциплин (я их уже перечислял).
Теперь примите в расчет вот еще что.
Ученые установили, например, что в пределах Московской губернии (данные относятся к середине двадцатых годов) из 2000 с лишним нанесенных на карты и зарегистрированных в перечнях ее рек и речек у большей половины (у 1350) нет никаких названий. Они безымянны.
Представьте себе, какой переполох поднимется, если выяснится, что в большом городе у половины улиц и переулков нет имен?
Что же, действительно так: речки безымянны, и все тут? Восемь считанных веков существует Подмосковье, и за восемь веков его жители не удосужились подобрать имена половине его рек, ручьев, болот, лесов? Конечно, нет: имена существуют (или существовали когда-то). Только известны они обитателям ближайших к ним мест. А вот администраторам, землемерам, топографам, в былые дни дьякам и подьячим, в наши времена — работникам земельных отделов и исполкомов они нередко остаются неведомыми. И, не попав ни в какие списки, имена исчезают одно за другим.
Тысяча триста неназванных из двух тысяч! Только имена рек! И только в одной Московской области! А названия лесных рощ, моховых болот и болотцев, распашек и запущенных нив, дорожных росстаней и заброшенных карьеров, глухих озерков и росистых полян в дремучей чаще? Их-то уже десятки тысяч, никем не взятых «на карандаш», не записанных, не раскопанных… В Подмосковье!
И если вы примете во внимание, что из этих тысяч топонимов пусть даже в одном проценте отложились некогда факты, события, словесные формы, воспоминания о бывшем и прошедшем, от которых уже нигде, кроме как в названии места, ничего не сохранилось и о которых уже неоткуда, кроме как из него, узнать ни историку, ни географу, ни лингвисту, — вы поймете и поверите мне, как необходимо проделать неописуемо огромную работу не по объяснению, не по исследованию, хотя бы по простой грамотной регистрации валяющихся в мусоре у нас под ногами никому не заметных драгоценностей.
Помните, что я говорил: в маленькой Швеции взято на учет около 12 миллионов топонимов, а Советский Союз превышает по площади Швецию в 50 раз. С другой стороны, по самым различным причинам во многих небольших странах Западной Европы топонимикой занимаются всерьез уже очень давно и очень упорно, а в нашей стране она только «набирает пары».
Мое дело — зажечь (пусть не в каждом, пусть в одном из сотни моих читателей) интерес к удивительной, нелегкой и прекрасной науке. Если это случится, вы найдете, как проложить пути к углублению ваших сведений о ней. Вы свяжетесь с топонимистами, работающими в университетах и филологических институтах. Вы начнете интересоваться специальными работами по научной топонимике. И вовсе не обязательно, чтобы каждый из вас стал профессором в этой науке. Вполне достаточно, если некоторые из вас найдут в себе силы и желание помочь советским топонимистам хотя бы на первой, необходимой ступени их работы — в собирании первоначального материала по нашим географическим именам.
…Существует несколько градаций в самом отношении человека к топониму. У французского писателя Марселя Пруста есть в одном из его произведений короткий диалог рядового благополучного буржуа с его знакомым буквоедом-топонимистом:
«— Я охочусь чаще всего в лесу ШАНТПИ, — проговорил господин де Камбремер.
— Он оправдывает свое название? — спросил его Бришо.
— Я не улавливаю смысла вашего вопроса…
— Я хочу сказать: много ли там поет сорок?
— Вот видите, — сказал господин де Камбремер, — что значит поговорить с ученым! Я уже пятнадцать лет охочусь в лесу Шантпи и никогда не задумывался, что значит его имя…»
По-французски «шантэ» — «петь», «пи» — «сорока»… На свете бесчисленное множество Камбремеров, гуляющих по миру и никогда не обращающих на него, и в частности на его имена, никакого внимания. Это одна ступень.
Есть вторая.
«— Кинешма? — рассеянно произнесла путешествующая по Волге на теплоходе героиня романа В. Верховской „Молодая Волга“ по имени Нина. — Нерусское слово какое-то.
— Почему нерусское? — возмутился ее спутник, волгарь. — Кинешма — „кинешь мя“. Решма — „режь мя“. Даже легенда есть насчет этих названий…»
О легендах я уже имел удовольствие с вами беседовать. Теперь я просто хочу еще раз осудить такую легкомысленную «авторитетность».
Один ничего не видит и не знает. Второй видит очень мало, но «знает» уже все. Я надеюсь, что, прочитав мою книгу, вы сумеете занять среднюю позицию: научитесь видеть, слышать, обращать внимание и с живым интересом добиваться правильных решений каждой топонимической загадки. Но не утверждать!
И я завидую вам. Есть счастливые люди — собиратели грибов, ягод, охотники, рыболовы. С котомками за плечами, с ружьями или спиннингами они бродят по самым душистым, самым росистым, самым солнечным и самым тенистым уголкам земли нашей, и на каждом шагу их ожидают пленительные возможности удачи.
