В 1940 г. генерал Мартен командовал 67-й Марокканской дивизией, которая была разгромлена. Когда генерал Андерсон{17} вызвал его к себе, Мартен принес с собой флаг дивизии, которой он уже не командовал, попросив Андерсона разрешения удалить со знамени траурную ленту в знак того, что, сражаясь с нами, генерал смыл позор со своей разгромленной дивизии. Получив такое разрешение, он разрезал ленту надвое и отдал половину генералу Андерсону. Полагаю, что это был не только очень трогательный, но также весьма значимый жест.
Крайне важно отметить, что 20-го числа мы осуществили высадку тридцати тысяч человек всего за тринадцать часов. Несмотря на то что порт находился в очень плохом состоянии, нам также удалось выгружать по сорок семь тонн различных грузов в час. Американские моряки, как и французские, превосходно справлялись с поставленными перед ними задачами. Данное замечание в равной мере относится и к нашему управлению снабжения. [23]
Поминальная служба по погибшим в Касабланке американским и французским солдатам
ШТАБ ЗАПАДНОЙ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ ВОЙСК
23 ноября 1942 г.
Генерал Кейз, адмирал Холл{18} и я встретились с генералом Ногэ и адмиралом Мишли{19}, а также с некоторыми офицерами его штаба в резиденции в Касабланке в 8.45 утра. Оттуда под полицейским эскортом мы все вместе проследовали в кафедральный собор Святого Сердца. По обочинам стояли посты французских и американских солдат, а также военной полиции. Народа в собор набилось битком.
В дверях нас встретил облаченный в красные одежды, украшенный дорогими вышивками стихарь и четырехугольный красный головной убор епископ Марокко. Он проводил нас внутрь собора, где мы увидели два гроба: справа американский – под охраной шести наших солдат, покрытый флагом США, а слева французский – под французским флагом и с соответствующим караулом.
По окончании мессы мы вместе со священниками вышли на улицу и расселись по машинам. Нелепым и неподобающим показался мне тот факт, что когда мы входили в собор и когда после выходили из него, между нами и собравшимся народом стояла вооруженная саблями спешенная мусульманская конная стража.
Подождав с час в резиденции, чтобы дать людям возможность дойти до кладбища, мы тоже отправились туда. Возле входа с одной стороны в парадном строю стоял батальон американской пехоты, с другой – батальон французской африканской пехоты. Перед ним разместилась группа представителей Французского легиона – организации-двойника Американского легиона{20}. Мы шли по кладбищу пешком примерно три четверти километра, пока не остановились между двух флагштоков – того, на котором был американский флаг, справа, и того, на котором развевался французский – слева.
Генерал Ногэ и я возложили огромный венок на плиту с памятной надписью в честь геройски погибших солдат. Представители Французского легиона возложили большой красный венок рядом с нашим. Когда эта часть церемонии завершилась, французский [24] оркестр заиграл зорю. В то время как она звучала, трехцветное знамя приспустили до середины флагштока, а когда музыканты заиграли «Марсельезу», оно вновь взлетело вверх. Наш оркестр протрубил зорю, и наше знамя США было приспущено, потом, когда зазвучал «Звездно-полосатый флаг», оно вновь взлетело к верхушке мачты.
Затем мы посетили могилы американских солдат и, остановившись в центре захоронения, отдали честь павшим. После чего также салютовали над могилами французских солдат. Все это время за нами следовала огромная толпа людей – несколько тысяч человек, как я думаю.
Каждая могила была обозначена крестом, и в том случае, когда под ним лежали останки американского солдата, на кресте имелся идентификационный жетон. Впоследствии там напишут имена погибших. Затем мы вернулись к воротам, сели в наши машины и уехали. Вся церемония была очень торжественной. Когда я заметил генералу Ногэ, что, смешавшись, пролитая кровь французских и американских солдат сделалась священной кровью, он, как мне показалось, был глубоко тронут.
Обед с генералом Ногэ в Рабате
ШТАБ ЗАПАДНОЙ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ ВОЙСК
8 декабря 1942 г.
Генерал Ногэ пригласил меня, генерала Кейза, а также восемь других офицеров отобедать у него дома и встретиться с его превосходительством мсье Буассоном, губернатором Дакара. Поскольку генерал ВВС Фитцджералд также получил приглашение, он подбросил нас туда на своем самолете.
Принимали нас с обычными почестями. Помимо нас, мсье Буассона и французских генералов, присутствовали также люди султана – великий визирь и глава дипломатической службы. Главой дипкорпуса оказался тот самый человек, которого я поначалу принял за великого визиря. В действительности же великим визирем являлся тот, который стоял справа от султана во главе двенадцати «апостолов» – весьма приятный и рассудительный пожилой господин девяноста двух лет, владеющий французским приблизительно так же, как я.
Вначале, когда мы только прибыли, получилось так, что на него как-то никто не обращал внимания, тогда я подошел и заговорил с ним. Во время обеда он сидел слева от мадам Ногэ, а я – справа от нее. Снова вышло так, что никто с ним не разговаривал. При входе и выходе в столовую мне полагалось идти впереди него, но я постарался этого избежать, что произвело очень хорошее впечатление на старика. [25]
После обеда визирь послал ко мне главу дипкорпуса, чтобы узнать, не пожелаю ли я поговорить с ним. При нашей беседе присутствовали адъютанты генерала Ногэ, а также владевший французским офицер американских ВМС; я, однако, разговаривал практически только с одним визирем. Он сказал мне, что его величеству очень бы хотелось, чтобы я знал, сколь сильно нуждается в мире его страна. Я заверил собеседника в том, что всегда внимательно читал историю, и что все мои помыслы с самого раннего детства были направлены лишь на одно – решение проблемы поддержания мира во Французском Марокко, и что я собираюсь заниматься этим в тандеме с его величеством и генералом Ногэ. Визирь ответил, что, когда его величеству будут переданы мои слова, его сердце преисполнится великой радости. Я же заверил собеседника, что любая радость, доставленная мной его величеству, обернется вдвое большей радостью для меня самого. Затем мы коснулись темы расовых вопросов – поговорили об антипатии, которую испытывают некоторые марокканцы к живущим в их стране евреям. Я признался визирю, что близко к сердцу принимаю подобного рода проблемы, поскольку сам я вырос на ферме среди десятков тысяч овец. Я, конечно, слегка слукавил, но мое сообщение произвело на араба должный эффект. Однако, продолжая наш разговор, я заметил, что поскольку султан и его предки на протяжении почти тринадцати столетий неплохо справлялись с трудностями такого характера, то и в дальнейшем вполне справятся с ними без меня. Визирь сообщил мне, что он сам придерживается точно такого же мнения, и добавил, что никакие расовые или межплеменные проблемы не смогут перевернуть сложившегося миропорядка.
Потом я сказал, что для меня весьма желательно было бы узнать, как обстоят дела в Испанском Марокко{21}, и что мне известно о том, сколь широко осведомлен султан обо всем происходящем у соседей. Великий визирь ответил, что в Испанском Марокко есть племена, ошибочно именуемые арабами, которые всегда служили источником проблем. Он также заверил меня в том, что султан приложит все усилия, дабы постоянно держать меня в курсе происходящего у соседей, более того, все сведения о планах их испанских хозяев, которые только станут известны его величеству, будут немедленно переданы мне, как если бы я был членом его семьи.
Я со своей стороны заверил собеседника в том, что, поскольку, несмотря на все мои старания, случаев насилия не избежать, я бы хотел получать информацию о них без промедления, с тем чтобы виновные понесли заслуженное наказание – были повешены. Он [26] ответил, что всенепременно постарается держать меня в курсе, дабы, к радости всего народа Марокко, подобные малефакторы не избежали заслуженной кары.
Весь наш разговор продлился не более четверти часа и в конце великий визирь признался мне, что благодаря моей учтивости и обходительности эти пятнадцать минут стали для него счастливейшими минутами в жизни. На это я ответил, что если бы мог дать кому-нибудь хоть четверть часа счастья, то считал бы свою жизнь прожитой не зря.
Когда пишешь, все это кажется довольно смешным, да и звучали те речи, что я произносил на моем французском, также весьма забавно, однако именно таким образом принято выражаться у арабов.
Великий визирь закончил наше общение, сказав: «Чтобы понять, сколь велик человек, с ним нужно поговорить». Он также вспомнил, что арабы в подобных случаях говорят: «Тот, кто уверяет, будто все люди равны, либо глупец, либо лицемер», и добавил, что он и султан не принадлежат ни к тем, ни к другим.
