После легализации проституции количество борделей в Петербурге резко возросло. В 1852 г. в городе насчитывалось 152 публичных заведения, в которых «работали» 884 женщины[20]. Этому, конечно, способствовало не столько стремительное падение нравов в столице Российской империи, сколько активность Врачебно-полицейского комитета. В 1851 г., согласно специальному циркуляру Министерства внутренних дел, в Петербурге были составлены точные списки женщин, занимающихся торговлей телом, которых сосредоточили в официально зарегистрированных публичных домах.
В 40—50-х гг. подобные заведения размещались главным образом в районе нынешнего Суворовского проспекта, тогда носившего название Слоновой улицы. Любопытное описание этого места можно найти в воспоминаниях большого знатока истории Петербурга, знаменитого русского юриста А. Ф. Кони: «Переходя через Знаменскую площадь, мы оставляем направо ряд параллельных улиц, застроенных деревянными домами, напоминающими глухую провинцию. Некоторые из них со ставнями на окнах, задернутыми днем густыми занавесками, имеют незавидную репутацию, на которую завлекательно указывают большие лампы с зеркальными рефлекторами в глубине всегда открытого крыльца»[21]. Небольшая часть более фешенебельных домов размещалась на Мещанской и Итальянской улицах, по обе стороны Екатерининского канала.
Число домов терпимости неуклонно возрастало примерно до конца 70-х гг. В 1879 г. в Петербурге уже функционировало 206 борделей с 1528 проститутками[22]. Заведения довольно сильно разнились по обстановке. Почти 70 процентов домов, которыми пользовались городские низы — мелкие чиновники, торговцы, ремесленники, рабочие, — были весьма дешевыми. К 70—80-м гг. XIX в. они сосредоточились в районе Сенной площади и в Таировом переулке. Самой скандальной славой в это время пользовался так называемый «Малинник» на Сенной. Яркое описание заведения, соседствующего с трактиром, мелочной лавкой и лабазами, дал В. В. Крестовский в документальном романе «Петербургские трущобы»: «Верхний этаж под трактиром и три остальные подворных флигеля — все это, разделенное на четырнадцать квартир, занято тринадцатью притонами самого мрачного, ужасающего разврата. Смрад, удушливая прелость, отсутствие света и убийственная сырость наполняют эти норы… по-видимому, препятствуют всякой возможности жить человеку в этой норе, а между тем в ней по ночам гнездится не один десяток бродячего народа, которого заводят сюда разврат и непросыпное пьянство. И каждая из подобных нор непременно вмещает в себя по несколько закоулочных каморок, отделенных одна от другой тонкими деревянными перегородками. Убогая кровать или две доски, положенные на две бревенчатые плахи, составляют всю мебель этих каморок… Но если что и производит на душу невыносимо тяжелое впечатление, то это женщины, гнездящиеся в малинникском заведении»[23]. Цена услуг этих женщин не превышала 50 копеек. В праздничные дни проститутка из «Малинника» нередко обслуживала по 50 человек. Одевались девицы в таких заведениях не только бедно, но и непристойно примитивно. Иногда их одежда состояла всего лишь из грязного полотенца, обмотанного вокруг бедер. Часто в угоду клиентам-морякам девицы покрывали себя татуировкой[24].
Кадры дешевых домов терпимости формировались в основном путем перевода девиц из борделей более высокого ранга. Судьба одной из таких пониженных в разряде проституток описана М. И. Покровской, проводившей в 1899 г. медико-психологическое обследование клиенток Калинкинской больницы. Двадцатипятилетняя девица с 11-летним профессиональным стажем, начав «работу» в двухрублевом заведении, после болезни оказалась в 30-копеечном — в «тридцатке». Там для поддержания тонуса девушкам, вынужденным обслуживать в день минимум по 15—20 человек, хозяйка давала каждой по 4 стакана водки. Обследованная проститутка, конечно, стала к тому же и алкоголичкой.
После ежегодной «перетарификации» девицы из дешевых заведений оказывались просто на улице. Они, как правило, начинали обслуживать ночлежные дома. В конце XIX в. в знаменитых Вяземских трущобах жила 60-летняя проститутка Саша Столбовая по прозвищу Пробка. В молодости бывшая тверская крестьянка прошла через все публичные дома Сенной, Таирова переулка и побывала в знаменитом «Малиннике». Выброшенная в конце концов и оттуда, она истово трудилась на ниве любви в Вяземском доме[25].
Наметившаяся к концу XIX в. общая тенденция сокращения числа публичных домов отразилась в первую очередь на дешевых борделях. Многие из них ликвидировали по решению Врачебно-полицейского комитета как не соответствующие элементарным требованиям гигиены. К 1883 г. в Петербурге оставалось 146 публичных домов, к 1889 г. — 82, а к 1897 г. — 69[26]. Но и среди этих уже не столь многочисленных заведений большинство составляли те, где плата за услуги не превышала 1 рубля. Так, по данным всероссийского обследования 1889 г., из 82 домов в Петербурге дорогих насчитывалось всего лишь 4, в 27 борделях за визит брали 1 —2 рубля, в 51 — от 30 до 50 копеек. Конечно, содержать такие заведения было выгоднее. За аренду помещения, как выяснилось в ходе обследования, хозяйки платили от 30 до 120 рублей в год. У владельцев же шикарных публичных домов только квартирные расходы достигали 1200—5000 рублей. И все же содержатели дорогих борделей в Петербурге не скупились. В середине 80-х гг. хозяйка одного из таких заведений истратила 7 тыс. рублей на оборудование зеркального зала для «особых случаев»[27]. Подобные расходы, впрочем, очень быстро окупались. Врачебно-полицейский комитет позволял повышать цены за услуги в зависимости от комфорта и обстановки. За сеанс в дорогом публичном доме брали 3-5 рублей, за ночь — 5—15, за обслуживание клиента вне борделя — до 25 рублей[28]. При этом указанные цены оставались стабильными начиная с 70-х гг. XIX в.
Конечно, интерьеру соответствовали и женщины. В дорогих публичных домах «работало» в основном больше иностранок: немки, голландки, француженки. Встречались даже японки, они отличались особой чистоплотностью и примерным поведением[29]. «Проститутки-аристократки» умели себя и подать, и продать. Чаще всего это выражалось в одежде. В некоторых заведениях доминировал «национальный стиль»: можно было развлечься с костюмированной «грузинской княжной», «пылкой испанкой», «русской красавицей». В Петербурге на рубеже XIX—XX вв. существовал публичный дом, где все женщины выходили к гостям в костюмах эпохи Директории: в париках и кринолинах. Сверхутонченным эротизмом отдавала и обстановка другого заведения, в котором девиц наряжали в подвенечные платья и фату[30].
Но не только внешний антураж мог привлечь посетителей в немногочисленные дорогие петербургские бордели. Девицы там содержались, как правило, достаточно образованные. Как ни парадоксально, в конце XIX в. это привлекало мужчин даже в продажных женщинах. Намеки на культуру, вероятно, создавали некую иллюзию любви, насколько такое возможно в борделе. Опросы, проведенные в 1899 г. М. И. Покровской, а в 1908 г. Б. И. Бентовиным, среди женщин, лечившихся в Калинкинской больнице, показывают, что окончившие гимназию и владеющие тремя языками не редкость среди обитательниц российских диктерионов. М. И. Покровская нарисовала психологический портрет 19-летней неудавшейся актрисы из семьи нижегородского механика, добровольно поступившей в публичный дом. Девушка, ни в коем случае не пожелавшая менять свой образ жизни, в борделе пользовалась особым спросом у гостей благодаря молодости, красоте и, главное, образованности. Это обеспечивало ей привилегированное положение[31]. Весьма похожий тип проститутки описан и Б. И. Бентовиным. Это некая Генриетта Д. — 21 года, свободно говорившая на французском, немецком, итальянском языках, женщина с очень властным и сильным характером и, что самое интересное, считавшая проституцию нормальным занятием, которого нечего стыдиться. По словам Генриетты, «каждый выбирает себе тот труд, который ему больше подходит». Она считалась неформальным лидером в публичном доме, отстаивая материальные и профессиональные права своих «коллег»[32].
Действительно, «идейность» оставалась, пожалуй, характерной чертой обитательниц дорогих публичных домов Петербурга. В отличие от дешевых «билетных» девиц, они шли в бордели вполне сознательно и, как правило, добровольно, оценивая все опасности своей профессии, а следовательно, старались следить и за гигиеной, и за образом жизни. Может быть, отчасти благодаря этим качествам «служащих» несколько шикарных борделей города просуществовало довольно длительный период времени. Согласно данным обследования 1889 г., в Петербурге функционировало два публичных дома, зарегистрированных в 40-х гг. XIX в., 14 заведений были известны не менее 20 лет, 47 — не менее 10 лет.
