Игорь Танцоров - Деньги или любовь. Жертвы половой войны

С лёгкой руки теоретиков принято считать, что обмен (и деньги) возник вследствие «общественного разделения труда», но на самом деле дело обстояло прямо наоборот — разделение труда возникло вследствие обмена. Сам обмен есть следствие других причин. Конечно, мы не будем затрагивать совсем уж философской причины — что любое практическое действие есть действие направленное на увеличение полезности и поэтому есть по сути манипуляция некой собственностью. Ограничимся более конкретными причинами. Первая — противоречия между личными предпочтениями членов коллектива. Одним нравятся блондинки, другим брюнетки. Один ест много, другой мало. У одного десять детей, у другого двадцать. Сравнение собственности выявило её не только количественное, но и качественное неравенство и породило потребность в отделении меры от собственности. Мера как бы тоже породилась, но пока бессознательно. Вторая — закон силы. Все знают, что легче украсть, чем заработать, сломать, чем сделать и отнять, чем отдать. Поэтому до идиллической эры мира и труда было ещё очень далеко. Однако если захват пленных был полезен для коллектива, то внутренние распри — прямо наоборот. И если власть по-прежнему просто отбирала, то всем остальным пришлось искать другие пути. Влияние коллектива, как и в случае падения гарема, привело к первой мирной операции — обмену, по иронии судьбы оказавшемуся механизмом поиска меры. Таким образом, если первым способом обогащения был отъём, то вторым стал обмен. Если первой причиной появления денег было желание обрести и утвердить положение в коллективе, то второй стали персональные вкусы, личные потребности и желания.

Опять о власти. При незыблемости принципа «степень власти = количество собственности», обмен невозможен без личной собственности, хоть и принадлежащей тогдашней рядовой «личности» на крайне хлипких основаниях.

Захват и грабежи привели к накоплению собственности. Вслед за захватчиками тащились мародёры, ставшие меновыми торговцами. Параллельно люди нашли ещё более удобные способы накопления, сильно облегчавшие жизнь — земледелие и скотоводство. Рабов стало выгоднее использовать для труда, а мера перешла в сознательную фазу, мысленно отделилась от собственности и стала отмерять уже не только её саму, но также труд и торговые долги. Физически она благополучно переселилась в вес соли, мешки зерна и головы скота. Принуждение власти по-прежнему не знало границ, и помимо всего прочего она собирала с подданных дань, отмеряя и присваивая собственность независимо от любого общественно полезного труда и торговли его результатами. Однако личная собственность подданных стала перерастать в частную (т. е. «неприкосновенную») и чем больше её было, тем больше было свободы и тем активнее обмен.

Незаметно мера собственности стала стимулом к накоплению собственности. Причина такой метаморфозы лежит на поверхности — полезность полезна своей полезностью и много её не бывает. Поэтому собственность есть благо. И чем проще её измерять, тем отчётливее столбовая дорога к её приобретению и накоплению — от разбоя и насилия до выдумки и труда. Все эти пути были досконально исследованы, все возможности по приобретению и отъёму, наследованию и конфискации, работе и изображению работы, разведаны и опробованы. Формы общества стали определяться способом добычи собственности, что назвали «способом производства», хотя далеко не всегда это было собственно производство. Но суть не меняется — брачные отношения дополнились «производственными» в качестве стимула развития и трансформации всего человеческого общества, а вместо самки самцы стали всё больше стремиться к выгоде. Так самки своим самоотверженным примером показали самцам путь к светлому будущему, и деньги стали приобретать всё большее влияние, стимулируя освоение окружающего жизненного пространства.

С расширением обмена и отмиранием отъёма, рабов стало проще отпустить «на волю» и заставить самим платить налоги, что практикуется до сих пор. Сами же натуральные подати, включая трудовую и солдатскую повинность, оказалось сподручней заменить символическими. Помимо упорядочения поборов, это давало власти дополнительную выгоду. В качестве символов власть сначала использовала ракушки, потом отчеканила монеты, а потом нарисовала бумажки. Новые платёжные средства — материализованная мера — быстро пошли в народные массы в силу своего удобства и сильно подстегнули торговлю. Так противоречие между желанием подданных иметь и желанием власти отнять стало источником появления денег и двигателем дальнейшего развития общества. Ради денег стали развиваться наука, культура и ремесло, а сами деньги лезть во все щели, куда только можно, что, впрочем, далеко выходит за рамки нашего интереса.

Попытки человечества на ощупь выявить наиболее эффективные пути накопления собственности обнаружили, что манипуляции с самими символическими деньгами тоже выгодны. Деньги оказались не только универсальной собственностью, но и загадочным механизмом по её производству, воспроизводству и даже перепроизводству.

Остановимся на минутку и приглядимся к такому замечательному и по-своему тоже символическому факту, что первые ссудные кассы были открыты при храмах на деньги священных вавилонских блудниц. Замечательному не только как точка экстатического слияния любви и денег, но и как символ отрицания и любви, и денег. Почему блудницы отрицают любовь, понятно, но почему ссудная касса отрицает деньги? Потому что такая касса, будучи прообразом банка, открыла великую тайну — символические деньги, не имеющие собственной полезности и введённые государством как символ абсолютного владения всей собственностью, обладают способностью самопроизвольно расти в количестве, обесценивая себя и удорожая всё остальное, что ими представлено. А поскольку человек есть субъект собственности, он, а вернее его труд по её приобретению, дешевеет тоже. Таким образом, этап символических денег — будь то ракушки или записи в памяти компьютера, стал принципиально новым этапом в развитии общества. Собственность стала слишком дорога для человека, она тоже стала своего рода символом, и он теперь гонится за ней как белка в колесе. Этим и объясняется упомянутый расцвет науки, культуры и ремёсел, ибо собственности больше нет, а есть только труд.

Вот такой интересный налог придумало государство в виде денег. Что невольно навевает мысль об эмансипации. С эмансипацией, как мы знаем, женщины перешли в «собственность» всего государства. Но собственность эта виртуальная, хотя освобождение от пут мужчины и было вполне реальным. Власть вообще характеризуется стремлением отобрать собственность у своих подданных. И в данном случае можно сказать, что обе попытки были вполне удачны и в чём-то даже дополняли друг друга. Как женщины стали виртуальной собственностью государства, так и вся остальная собственность перешла виртуально к нему же, как эмитенту символических денег. Круг замкнулся?

Как мера собственности, деньги — всего лишь единица измерения, эталон или эквивалент. В этой функции они статичны и не очень интересны. Но из понятия «единица» проистекает нечто большее. В самом деле, как сопоставить «единицу» и собственность? Для этого надо измерить. Но, как и в квантовой механике, в мире полезности любое измерение — это изменение. И тут возникает вторая и главная функция денег — мера изменения собственности. В этой функции деньги являются отражением собственности. Они появляются физически, как бы создают параллельный мир. Как математика символически описывает закономерности реального мира, так и денежная система — реальную собственность, её принадлежность и все её изменения. Люди оперируют с деньгами, как бы моделируя движение представленной ими собственности, не трогая при этом её саму. Но любое изменение — функция времени. Поэтому деньги — это будущее состояние собственности, как бы отложенная собственность. Но кто гарантирует это будущее состояние? Тот, кто рисует деньги — эмитент. Деньги — обязательство эмитента денег, его гарантия в том, что владелец денег получит с их помощью эквивалентную собственность. Во второй функции деньгами может служить любое обязательство, кого угодно, хоть письменное, хоть устное, если, конечно, найдётся чудак, готовый верить на слово. Но как только вторая функция привязывается к первой, мы получаем «великую тайну» денег — собственность становится столь же символической, как и деньги, её выражающие, потому что те, в свою очередь, тоже стремятся стать собственностью, подменяя ту реальную, что изначально была выражена в их «единицах».