Как может король выказывать доверие народу (о чем он говорит в своем последнем обращении), когда в палате общин, а он ее воображал себе собранием народных представителей, хозяйничают люди, попавшие туда посредством плутней и обмана его подданных? Как король, осуществляя ту или иную меру, предпринятую с одобрения парламента, может довериться такой палате общин, где счету нет продажным лицам, которые за взятку или за тайную подачку врагов отечества и короля с готовностью проголосуют за любое дело? Как можно будет отстоять и уберечь протестантское исповедание, которому, по мнению людей осведомленных, грозит великая опасность? Как можно будет поощрять и охранять торговлю, поддерживать ее достоинства и защищать
ее пороки? Как можно будет помогать усовершенствованию нравов, столь нам потребному, к какому неустанно призывает нас король? Неужто биржевые маклеры, фуражиры, портные, Ост-Индские компании и прочие, скупающие места в парламенте, лишь бы добиться полезных им самим или их партиям решений, осведомлены в делах такого рода? Готовы ли они споспешествовать общим целям, кои
определяют благо нашего отечества?
Скажите биржевому маклеру, что Франция вступила в дружеский союз с Испанией или что московиты нарушают мир; заговорите с ним о несогласиях между датчанами и герцогом голштинским или о славном укреплении, коим Фландрия ограждена от Франции; спросите его о помощи, оказанной на Рейне императору, — сие ему не интересно, чуждо его слуху (толкуй порожней бочке Божию премудрость!).
Но стоит вам упомянуть Великого Могола, пиратов на Мадагаскаре, форт Св. Георгия или остров Св. Елены, как он немедля оживится и выкажет себя недюжинным политиком.
Один известный маклер, и, должно статься, член парламента, весьма внимательно прослушав рассказ об избрании нового папы римского, спросил в конце концов с большою озабоченностью: «Вот и отлично, что дело завершилось, а как вы полагаете, поднимутся ли акции по сей причине?»
Вопрос и мудрый, и уместный! Позвольте нам ответить на него другим вопросом:
Не горько ли, скажите,
Что эти люди представляют Сити?
Вы, лондонцы, вольны подобных граждан избирать в муниципальные советы и назначать их шерифами, олдерменами — никто не возразит ни слова: вы знаете сим людям цену, а повредить они способны лишь самим себе. Но если речь заходит о парламенте, не забывайте, ради Бога, джентльмены, что на карту ставится благополучие всей страны.
Хозяин вправе безнаказанно поджечь свой дом, стоящий на отшибе, но ежели сей дом стоит на улице города, владелец, надо думать, угодит на виселицу, ибо пожар и разорение
грозят его соседям. Каждый в отдельности из тех, кого вы избираете в парламент, представляет ваши интересы, к чему вы его уполномочили, а все они вместе — представляют всю страну.
Членство в парламенте дается каждому в отдельности, но право действовать дается всем сообща, и каждый член парламента представляет всех и действует во имя всех, хоть избран от одной округи.
Возможно, судьба Бристоля или Ньюкасла окажется в руках у представителя от Лондона или Кентербери — при равном счете голосов она будет зависеть от того, чью сторону он изберет. И посему Лондон не может заявить Бристолю или Ньюкаслу: «Какое дело вам, кого мы выбираем?», как и они не вправе заявить того же Лондону. Один негодный член парламента способен загубить столицу или город, округу,
целую семью или отдельного обывателя, а может статься, всех их разом. И ежели столица или город, округа или отдельный подданный желают дружески предупредить и остеречь иных своих сограждан, и прежде всего тех, что угрожают благу упреждающих и благу всей страны, пускай прислушаются, пусть честно поразмыслят над своими действиями,
дабы исправить содеянное.
Дерзнув разоблачить бесчестные поступки некоторых лиц, что прибегают к подкупу и взяткам ради того, чтобы пройти в парламент, мы льстим себя надеждой, что наше возмущение сочтут оправданным, ибо такие выборные станут блюсти там только собственные выгоды и выгоды своей партии, нимало не заботясь о своей пригодности для тех великих и, по словам Его Величества, особо важных дел для королевства, какими ведает парламент.
1701 г.
Простейший способ разделаться с диссентерами.
Спустя всего несколько месяцев после воцарения королевы Анны, уже летом 1702 г., тори, рассчитывая на поддержку королевы, известной своей приверженностью Церкви Англии, начинают проповедовать закрытие диссентерских академий. 4 ноября в палату общин был впервые внесен на обсуждение « Билль о временном единоверии». Ответом тем, кто хотел лишить диссентеров гражданских и религиозных свобод, прозвучал памфлет Дефо «Рассуждение о временном единоверии», не первое и не последнее его высказывание по этому поводу. Как это нередко случалось с Дефо, его мнение, основанное на принципах веротерпимости, не могло удовлетворить крайних ни в той, ни в другой партии.
Его единоверцы диссентеры, особенно те из них, кто стремился к различного рода государственным должностям («...чтобы их избирали мэрами и шерифами...»), дорожили временным единоверием как необходимой уловкой. Дефо же полагал практику единоразового совершения обряда вопреки своей вере лицемерной и не одобрял ее.
Пусть лучше на какое-то время диссентеры пойдут на утрату своих гражданских прав, ибо больше, чем они, от этого пострадает все общество, лишившись участия в своих делах столь полезных членов. Дефо верил, что разум и соображения пользы незамедлительно восторжествуют над фанатизмом, а значит, восторжествует и истинная веротерпимость, допускающая различие убеждений открыто, не требуя для него благовидных предлогов.
Дефо возражал против временного единоверия, но по причинам, противоположным тем, которые заставляли высокоцерковников добиваться его запрещения особым биллем: им оно казалось проявлением излишней, а ему — недостаточной веротерпимости.
Опасность и неразумность фанатизма были Дефо столь очевидны, что свой следующий памфлет он написал, прикрывшись маской непримиримого к инакомыслящим «энтузиаста»: «Простейший способ разделаться с диссентерами, или Предложения для укрепления церкви». Дата его публикации — 1 декабря 1702 г. О драматичных для автора последствиях см. подробнее в памфлете Дефо «Призыв к Чести и Справедливости».
Для того, чтобы точнее и глубже понять тему и идею памфлета, определить своеобразие и оценить его место в литературном контексте, необходимо обратиться к истории написания речи. Создание любого публицистического произведения неотъемлемо связано с событиями «злобы дня». А в сложной ситуации, сложившейся в Англии XVIII века, это особенно очевидно. В марте 1702 года умирает король Вильям III, приверженец толерантных взглядов по отношению к исповедующим другие религии (диссидентам), и к власти приходит королева Анна (1702-1714 гг.), защищавшая Англиканскую церковь. Она отменила принятое при Вильяме временное соглашение («occasional conformity»), дававшее диссидентам право считать себя членами Англиканской церкви, посещая службу всего лишь раз в год. Радикально настроенные Тори и члены высшего руководства Церкви («High Flyers») восприняли это решение как толчок к восстановлению прежних безграничных прав единственной в стране церкви и усилению репрессивных мер против диссидентов. Несмотря на то, что протестанты, превалировавшие среди религиозных верующих при Вильяме, были наиболее прогрессивной частью общества и выступали за терпимое отношение одного лагеря к другому, предложенный ими в 1689 г. Акт о веротерпимости («Act of Toleration») на законодательном уровне так и не был принят. Более того, в законе против «временного соглашения», принятом в ноябре 1702 г., у диссидентов были отняты некоторые их права, которые остались только у англикан.
Даниель Дефо последовательно выступал за свободу вероисповедания, однако он был решительно против «временного соглашения», столь радостно воспринятого стоявшими в то время при власти диссидентами. Дефо возмущало лицемерие, с которым авторы проекта отзываются о высшей категории человеческих прав – свободе, в частности свободе вероисповедания: «Это две дороги в одной», - писал он в эссе 1698 г. «Предположения о последствиях временного соглашения» (An Enquiry into the Practice of Occasional Conformity; in Cases of Preferment). В данном вопросе для Д.Дефо была характерна позиция «всё или ничего».
