Мохаммад и Ферроз вежливо покачали подбородками в знак подтверждения моих слов.
Джандат-хан тоже стал перечислять своих воинов. На втором имени я начал путаться, кто из них Мохаммад, кто Ахмад, а кто Нурмохаммад. Вождь показал рукой на подростка, который тоже сжимал автомат Калашникова.
– А это мой сын. Младший.
На оранжевом магазине я заметил портрет Сильвестра Сталлоне в очках и с невероятным оружием в руках. Это была наклейка от жвачки с надписью «Кобра». Паренек явно любил американские фильмы.
– Одиннадцатый пошел, – гордо сказал Джандат. – Уже воин.
Джандату было хорошо за шестьдесят.
– Пусть учится держать оружие с малых лет. Когда подрастет, ему придется сражаться. За себя, за семью. Нужно быть сильным, чтобы остаться вождем, – хан видел его своим преемником.
Воины Джандата не знали пощады к своим врагам. Врагами были те, кто приходил на их земли. Через территорию Джандата в соседний Пакистан переправлялись советские военнопленные. Многие из них не вернулись на Родину. Но я не чувствовал по отношению к себе никакой злобы. Я был гостем этого старика, что подтверждалось в записке Кашмира, которую положил в хозяйскую ладонь верный Ферроз.
– Сейчас мы воюем за Северный альянс, – пояснил Джандат, медленно подбирая слова. – Мне кажется, они сумеют наладить жизнь в наших краях. Но даже если ко мне придет Усама бен Ладен, он будет моим гостем, и мои воины будут его защищать.
Возможно, это была форма вежливости. Но то, что для нас кажется странным и противоречивым, для пуштунов норма. Если пришел гость, его надо защитить, даже если его имя Усама бен Ладен.
Странное дело, но здесь, в этих горах, меня не покидало ощущение, что бен Ладен где-то рядом. Слишком уж просто было бы для бывшего агента ЦРУ прятаться в Кандагаре или в пещерах Тора-Бора. Возможно, думал я, Усама постоянно передвигается по опасным горным серпантинам в сопровождении своей охраны от командира к командиру, и законы гостеприимства не позволяют пуштунам выдать террориста номер один. И тут я вспомнил о словах вождя в Зоне Свободных Племен. Это же Абдул Малик сказал нам об интервью с бен Ладеном в Афганистане, еще до того, как мы пересекли линию Дюрана. Это прозвучало примерно так: «Присмотримся здесь, а интервью там!» Уж не об Асадабаде ли намекал старый вождь? И в каждой фразе Джандата я стал искать концовку намека.
– А хочешь посмотреть мои танки? – спросил полевой командир.
Джандат-хан повел нас смотреть на «свои танки», их у него было два. В ответ на вопрос, зачем они моджахедам и в каком направлении они на них ездят, старик с автоматом неопределенно пожал плечами.
Мы с Феррозом залезли в кузов пикапа, из которого, ощетинившись стволами, грозно и внимательно смотрели по сторонам бородатые бойцы в пакулях. Один из парней мне показался до смешного театральным моджахедом. Как и все остальные, он был в драных кроссовках, шарвар-камизе и пакуле, из-под которого – что само по себе невероятно – до плеч спускались черные вьющиеся волосы. Роста парень был невысокого, и это вкупе с непропорционально большим пулеметом Калашникова создавало ощущение нереальности. Ну не может моджахед, одной рукой поправляя короб с патронами, убирать другой девичий локон с глаз, а потом нежно глядеть на мир этими воловьими глазами. Не по правилам это! Но вот он – стоит передо мной в кузове «тойоты» и воркует свое «шугрия, шугрия, шугрия», когда я, по пуштунским правилам вежливости, приложил правую ладонь к груди и покачал головой влево и вправо. Потом, много лет спустя, критики фильма «Девятая рота» (все, как один, ветераны войны в Афганистане), мешая коньяк с жесткими эпитетами, говорили мне, что не бывает волосатых моджахедов, а я спорил с ними и твердил, что бывает. И у меня были доказательства. Когда Джандат-хан предложил вместе сфотографироваться, этот паренек с пулеметом и локонами встал в первом ряду моджахедов. Ферроз взял у меня жилет и, перекинув его через руку, посмотрел в камеру. Коротышка косился то на меня, то на Джандата. Фотография получилась забавной. Она до сих пор мне верно служит в качестве аргумента для военно-исторических споров.
Мы фотографировались на фоне танков. Один снимок горизонтальный, другой – вертикальный. Боевики уселись на танк Т-64 так плотно, что напомнили мне бойцов, позировавших на снимках времен Второй мировой войны. Танк Т-34, оружие победы, ствол поднят вверх, бойцы улыбаются, их десятка два. А эта грустная «шестьдесятчетверка» никак не была символом победы. Танк стоял на возвышении, на фоне полуразрушенных казарм, на его броне местами можно было найти выбоины от пуль и осколков, в неглубокие замысловатые щербинки серым шлаком забилась афганская легкая пыль.
– Откуда они здесь? – спросил я Джандата.
– Советы оставили, – проговорил старик. – Здесь был танковый полк.
– А вон там, – показал мой проводник на холмы, – сидели наши снайперы.
Я посмотрел на грозные пригорки. Наверняка целями снайперов, которые прятались там, были мои соплеменники. Место, где стояли «шестьдесятчетверки», когда-то было плацем танкового полка. Одного из многих полков сороковой армии Ограниченного контингента советских войск в Демократическом Афганистане.
Фотосессия продолжалась. Мы сделали еще несколько снимков на фоне танков. Потом на фоне казарм. Кучерявый боевик улыбался от снимка к снимку все шире. Наступило внутреннее расслабление. Очень опасное состояние, особенно предательское в условиях Афганистана. Все вокруг казались друзьями, пережившими взаимный разлад и вновь нашедшими взаимную дружбу и понимание. На вопрос «пойдем, шурави, съедим плов, а?» я был готов ответить положительно. Старый предводитель Джандат-хан неодобрительно смотрел на заискивающие игры боевиков с гостем, то бишь со мной, но при этом ничего не говорил. Его воины были вольны делать то, что хотели. В известных, конечно, пределах.
Я хотел есть. Я хотел новых впечатлений. И совсем забыл о Феррозе. Но вскоре он напомнил о себе.
– Надо уезжать, – сказал он кратко, незаметно подойдя ко мне со стороны спины.
– Почему это? – возмущенно спросил я.
– Надо, – повторил он еще короче и еще тверже.
Я собирался было возмутиться.
Посмотрел в его глаза.
И передумал.
Потом, много позже, я узнал, что несколько людей из окружения Джандата планировали мое похищение. Сам он, конечно, и не помышлял об этом, мало того, командир категорически запретил своим людям думать об этом под страхом казни. Но они все же думали. У Джандата был большой дом на горе, в котором работало спутниковое телевидение, имелись спальни с мягкими постелями, а фекальные массы в белого кафеля туалетах смывались потоком воды. У боевиков всего этого не было. Но приблизиться к эталонам роскошной жизни горного старика им всем хотелось.
Они знали, что за журналистов из Европы можно было бы попробовать купить предметы роскоши. Обменять заложников на материальные блага. И Джандат не имел ничего, что можно было бы сказать им в ответ на их притязания.
– Надо ехать, – в общем, так сказал Ферроз и взял с Джандата некое подобие подорожной записки. Эти люди, было обозначено в ней, были гостями Джандат-хана, в общем-то, они хорошие ребята, которых стоит пропустить в Кабул или в другое место, куда они рвутся в связи со своей журналистской профессией. Под текстом записки стояла подпись регионального полководца. «Снова подорожная» – я не переставал удивляться, что в этой стране клочок исписанной бумаги может оказаться куда важнее, чем документ с печатью.
Мы выехали внезапно и незаметно. Ферроз сумел договориться насчет машины. Водитель был готов добросить нас до Кабула. Единственными людьми, заметившими наш отъезд, была группа моджахедов на выезде из Асадабада. Они стояли на обочине разбитой дороги и проверяли все машины, которые проезжали в направлении Кабула. Волоокий патлатый коротышка был среди них. Он направил свой пулемет на наш автомобиль, потом разглядел пассажиров, то есть нас, узнал и очень приветливо помахал рукой. Увидев этот жест, Ферроз махнул в ответ и, улыбаясь, тихо попросил водителя свернуть с асфальта на проселок, как только патруль скроется из вида. Шофер понимающе кивнул и в точности выполнил распоряжение.
Дорога в Кабул стала километров на пятьдесят длиннее. Впереди был Джелалабад. Перед Джелалабадом нам попался небольшой кишлак. Мы хотели было его объехать, но вот Ферроз кричит водителю «тормози!», и тот, ударив по педали ногой, поднимает колесами тучи пыли.
– Бери левее, – командует проводник.
Машина поворачивает, и мы теряемся в глиняных заборах на окраине кишлака.
Я успеваю заметить на дороге автобус, с которым так хотел разминуться Ферроз, и, кажется, понимаю, почему он так решил. Мое зрение, словно фотокамера, зафиксировало картинку: возле заблудившегося автобуса сидят пассажиры, а между ними похаживает человек с автоматом. На голове у него полосатый тюрбан. Еще один автоматчик рыщет среди тюков, привязанных к высокой крыше автобуса. Рядом с автобусом, перегородив ему путь, стоит пикап, над кабиной которого возвышается пулемет.
