ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ПРОЕКТЫ, БЛАГОСОСТОЯНИЕ И РАСИЗМ
Слово «проект» имеет в Нью-Йорке и других больших городах Америки дополнительное значение, а именно — комплекс типовых высотных зданий, населенных в основном негритянской беднотой, разбавленной латиноамериканцами, на пособии.
Слово «благосостояние» также обзавелось дополнительным значением, а именно — пособие, приблизительно соответствующее прожиточному минимуму, выплачиваемое тем, кто не может найти работу (не путать с пособием по безработице). В социалистических (не путать с социализмом советского типа) странах — в Дании и Голландии, например — на такое пособие можно безбедно существовать по сей день. В Америке можно было — раньше.
«Благосостояние» — welfare — велфер, как его стали называть переселенцы из России в семидесятых годах (в русской словесности слово велфер утвердилось благодаря Эдуарду Лимонову) — появился еще во времена Великой Депрессии. В восьмидесятых наступил перелом, когда цены взлетели, а пособие осталось на более или менее прежнем уровне. После десятилетних разборок по поводу велфера, пришедшая к власти «либеральная» администрация Билла Клинтона занялась проблемой всерьез. В предвыборной кампании Клинтон обещал «покончить» с велфером в том виде, в каком мы его, велфер, знаем. Это свое обещание он выполнил. О полезной стороне этого положения дел написано и сказано чрезвычайно много глупостей. Отрицательная сторона выглядит следующим образом.
Значительная часть негритянского населения больших городов Америки существовала на велфер поколениями. Матерям-одиночкам накидывали дополнительные доллары на каждого ребенка. Жили эти представители велфер-культуры в «проектах» и до определенного момента — в отелях-меблирашках. Понятно, что только люди, получившие определенное образование и воспитание могут жить на минимальное пособие достойно. Плебс же, естественно, скатывается в скотство, в беспринципность, в криминал, особенно если старшее поколение ничем не отличается от младшего и стимула искать работу и удерживаться на ней нет никакого.
Пособие долгое время давали кому угодно по первой просьбе. Бывают в жизни обстоятельства, когда это необходимо. Более того, государству с десятитриллионным годовым бюджетом отказывать в таком пособии людям — стыдно.
(Уже упомянутый Эдуард Лимонов, к примеру, жил на велфер в Нью-Йорке несколько лет, писал книги и вел богемный образ жизни).
Альтернатива велферу у представителей велфер-культуры — черная работа по многу часов в день. Может, две черных работы, поскольку минимальная зарплата не покрывает плату за жилье. Что же — стал ли кто счастливее или лучше из-за того, что его или ее лишили пособия? Вряд ли.
Вопрос — а почему бы этому парню (этой девке) не пойти учиться — и так далее, с радужной перспективой стать президентом Чейз Манхаттан Банка по достижении конца светлого пути?
Возражений тут несколько. Во-первых, ни одна система в мире не рассчитана на учебу и престижную занятость всех граждан. Само существование неимущего класса и черных работ подразумевает, что кот-то всегда будет оставаться неимущим чернорабочим. Во-вторых, ни одно общество в мире не стало пока что бесклассовым и вряд ли когда-нибудь станет. А выходцу из низов не с кого брать пример, чтобы идти и получать образование. Да и зачем? Способных людей на планете очень мало, а обычный человек, если он из низов, по получению того образования, которое он может теоретически получить, может рассчитывать лишь на вставание ни свет, ни заря и проведение лучшего времени дня в конторе за очень скучными бумагами.
По популярной теории, негритянское население искусственно содержится в псевдо-нищете — из-за вездесущего расизма.
Это не совсем правда. Как и расизм.
О расизме сегодня говорят очень много — о белом расизме по отношению к черным на всех уровнях, и о черном расизме — по отношению к белым. Действительно, расовые отношения в Америке в настоящий момент напряжены. И черные, и белые твердят об этом, пишут книги, предлагают решения проблемы. Обвинять можно многих, но упускается одна пикантная деталь.
Дело в том, что в начале восьмидесятых годов никакого расизма в больших городах Америки не было.
То есть, был конечно — бытовой, неискоренимый, сопутствующий цивилизации всю историю. Но с таким видом расизма можно мириться. Массы не любят тех, кого раз и навсегда определили для себя, как чужих — ирландцы не любят англичан, англичане ирландцев, украинцы русских, русские евреев, евреи немцев, и так далее. Все не любят всех.
Но такого сурового напряжения между именно расами, какое наличествует сегодня, в восьмидесятых — не было.
Я прекрасно помню концерт черного комика Эдди Мерфи году эдак в 1984-м или 1985-м. Этот комик популярен и сегодня, снялся в массе фильмов, живет очень хорошо. То, что он говорил на том концерте, сегодня он сказать бы не смог — потерял бы все из-за «народного» возмущения.
— Меня всегда интересовал расизм, — говорил Мерфи с роскошной сцены роскошного концертного зала, заполненного пополам-напополам белыми и черными зрителями. — Но я никогда с ним не сталкивался. И я решил, что это только в моем родном штате так, а вся остальная Америка — расистская. И я решил найти и выявить расизм. Испытать его на себе. И для этого купил билет на самолет в Техас. Уж в Техасе-то должен быть расизм. Прилетел. Вышел в терминал, поставил чемодан на пол. Ко мне подошел белый носильщик — а я уже весь напряжен. Он мне говорит — это ваш чемодан? Ну, я ему напряженно так отвечаю — а что, по-вашему негр не может состоять владельцем чемодана? Он как-то странно на меня посмотрел, повернулся, и пошел, бормоча «Что-то с этим парнем не так, чокнутый какой-то».
Совершенно невозможно сегодня такое выступление. Совершенно! Равно как и прогулки одинокого белого пешехода по некоторым черным районам даже днем. О ночи и говорить не приходится.
Кому-то очень не нравилось такое положение дел. В конце восьмидесятых средства массовой информации снова дружно, очень громко заговорили о расизме — и он снова пришел в бытовую жизнь — в основном черный расизм по отношению к белым, о котором пресса предпочитает помалкивать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ЦЕНЗУРА, ЦЕРКОВЬ И ХРАМ АТЕИЗМА
Восьмидесятые годы стали в Америке, да и в мире, переходным периодом — трудно сказать к чему. Бывший голливудский актер получил новую роль — консервативного Президента США. Вице-президент, Джордж Буш, делового благообразного вида блондин в очках, выполнял многие президентские обязанности. Официальная идеология утверждала, что снижение налогов на большие доходы ведет к увеличению этих доходов, а богатые, когда у них появляется излишек, делятся этим излишком со всеми остальными — дают этим остальным заработать. Нехитрая эта философия вскоре привела к чудовищному бюджетному дефициту.
Администрация Рональда Рейгана решила также восстановить утраченный во Вьетнаме престиж вооруженных сил страны и увеличила военный бюджет. Старые самолеты и линкоры списали в утиль и стали строить новые. Тут же возникло несколько скандалов — правительственные деньги, как это всегда бывает, начали прилипать к рукам частных лиц. Пресса задавала вопрос — почему пепельница для армии стоит четыреста долларов? Оказалось — это специальная разработка. Такими пепельницами снабжали флот. По идее, при аварии на подводной лодке, пепельница, падая, раскалывалась на три части с тупыми краями — чтобы не порезаться. О том, что пепельницы можно делать из пластмассы, никто почему-то не подумал.
То, что СПИД обнаружили именно в это время — символично. «Сексуальная революция» тут же сошла на нет. И одновременно по всему миру началось явное, неприкрытое закручивание гаек.
Ужесточилась цензура.
Если в газете появлялась карикатура, изображающая стремительно растущую преступность в городе, преступник всегда изображался белым, хотя белый уличный грабитель в большом американском городе в восьмидесятых годах был явлением чрезвычайно редким.
Особенно усиленно баловались цензурой издания с диссидентской репутацией. Они всегда обвиняли правительство в дискриминации негров и меньшинств.
В этой связи выход в свет романа Тома Вулфа «Костер Тщеславия» выглядел странно.
Писатели, мыслители, газетчики, философы всегда разделены на две неравные группы — те, кого стоит воспринимать всерьез, и все остальные. Те, которых стоит воспринимать всерьез, отличаются особым, всегда индивидуальным способом мышления — то бишь, они не склонны цитировать расхожие фразы и пользоваться мыслительными заготовками, которые машина пропаганды услужливо предлагает массовому потребителю. Такие писатели в восьмидесятых годах были. Большинство их, правда, принадлежало к плеяде пятидесятых-шестидесятых годов. Но все же — они были. Известны их имена и названия их произведений. Что странно — все они, без исключений, являлись безусловными прихожанами храма атеизма. И Воннегут, и Видаль.
