Как долго такое раздвоение будет продолжаться, неизвестно. С одной стороны, Ливия, будучи втянутой в полноценную гражданскую войну, в отличие от Египта и Туниса имеет все шансы скатиться к «исламской революции» иранского толка. С другой — НАТО не для того тратит миллиарды евро на военную операцию, чтобы впоследствии не поучаствовать в организации власти в Ливии. И наконец, умеренный исламизм, который представляет Мустафа Абдель Джалиль, — это общая тенденция в постреволюционных арабских странах: и в Тунисе, откуда есть пошла «арабская весна», и в Египте. Возможно, и Мустафе Джалилю удастся превратить Ливию в некий аналог Турции, где исламистская партия который год стоит у руля вполне себе светской страны. В этом заслуженному юристу могут помочь две силы — западная коалиция и большая нефть. Но опасность превращения Джамахирии во второй Афган еще сильнее. Для этого есть все: и «Аль-Каида», и гордые бедуинские кланы, и разрушенная экономика. Куда качнется политический маятник, в ту сторону и склонит голову правоверный мусульманин Мустафа Абдель Джалиль. Ибо таково его кредо — поддерживать сильнейшего.
Артем Никитин
Русский бунт / Искусство и культура / Искусство
Для премьеры, которая открыла бы историческую сцену Большого театра, выбрали «Руслана и Людмилу» Михаила Глинки. Оно и понятно: для русской музыки Глинка то же самое, что Пушкин для русской литературы. Опер он оставил только две. За верноподданническую «Жизнь за царя» Николай I пожаловал Глинке бриллиантовый перстень. Урезанная до «Ивана Сусанина», она имела статус «советской народной оперы». А «Руслан и Людмила» изначально вышла странненькой. Вроде бы былинный эпос, но уж какой-то негероический. Вроде бы русская мелодика, но скроена по итальянским лекалам. Вроде бы Пушкин, но его ироничный тон то прорывается, то прячется под наслоением музыкальных глыб. Кстати, царская фамилия премьеру «Руслана и Людмилы» не высидела.
Но для первой премьеры исторической сцены лучший оперный режиссер страны Дмитрий Черняков счел творение Глинки подходящим: здесь нет традиционного для масштабных русских опер трагического финала. К тому же у Большого есть своя традиция ее исполнения — девять постановок, более семисот представлений, 165 лет истории!
Первая же сцена показала, что все эти версии-традиции никуда не делись, просто утрамбованы в культурные слои. Взору открывается интерьер княжьих хором с потолком, похожим на атриум Большого театра. Читаются цитаты из нынешней реставрации: сусальная лепнина и византийская помпезность. Сюда же присовокупили не только классические фишки Большого с кафтанами-кокошниками, но и крепостной театр, где девки в сарафанах гудят на золоченом фортепьяно, и советские «Голубые огоньки». Меж накрытых столов бегают ряженые — гигантская Голова, Финн, Наина, малютка Черномор, тут же оператор с камерой и онлайн-проекция на два экрана. Кстати, это уже третий опус в оперном театре, где кафтан главного героя украшает державный двуглавый орел.
Придумав и режиссуру, и сценографию своей постановки, Черняков ни секунды не дает скучать. Едва завернутая в ковер Людмила пропадает с празднества, три ее жениха, сменив княжьи кафтаны на джинсы с куртками, бросаются на поиски. А тут уже и знаменитая ария «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями». Поначалу эта сцена кажется воплощенной мечтой Владимира Сорокина, предлагавшего затопить Большой дерьмом по самую люстру, но на странных коричневых валунах обнаруживается хор в современном камуфляже. Говорящая Голова соответствует: это не былинный герой, а крутой пахан. Козни Наины воплощает симпатичный бордель, где прелестницы развлекают публику, а вместе с ней и Руслана с Ратмиром. Людмила же мается в стерильном гламурном чертоге Черномора, где вместо «карлы коварной» ее обхаживает современная ВИП-обслуга. Тут нет места умилению. Тайский массаж и шоу барменов с оркестром сменяют хорошо поставленная оргия миманса... в натуральном виде и татуированный стриптизер, играющий всеми мышцами, норовящий затащить Людмилу в постель. В закулисье судачат, что прима Елена Образцова отказалась от партии Наины, увидев именно эту сцену.
И вот тут, в неожиданном месте, Черняков огорошивает пришедшего поразвлечься зрителя, напустив в сказку из позапрошлого века реалий сегодняшнего дня. Неказистый жених Черномор очаровывает избранницу не верностью и храбростью, как в былинное время, а анестезирующим комфортом и сервисом. Но тему любви это не исчерпывает. Транслируя лица несложившейся пары Финна (изумительный американец Чарльз Уоркмен) и Наины (героиня вечера Елена Заремба) в видеозаставках на закрытом занавесе, режиссер дает нам увидеть ход своей мысли крупным планом. Черняков не изменил себе в главном — за самой крошечной сюжетной коллизией он старается увидеть психологию и донести до зала, а близкий к идеалу кастинг очень ему в этом помогает.
В финале Людмилу оживит кудесник Финн — не волшебным кольцом, как в стародавнем либретто, а противостолбнячной инъекцией (в этом месте из зала кто-то крикнул, не выдержав: «Передоз!»). Впрочем, кричавшие «Браво!» не подрались с кричавшими «Позор!», поскольку вторые из зала ушли раньше. Можно зафиксировать две большие победы Большого. Первая: никогда прежде за всю современную историю этого театра его спектакль не вызывал такого накала страстей. Публика вопила из партера так, словно на стадионе в момент пробития пенальти. И это на фоне стенаний о том, что русская классическая опера никого не интересует. И вторая победа: никогда еще Большой столь смело не рисковал. Ради этого стоило дожидаться возвращения в старые стены. Театр смог расшевелить публику, в большинстве своем пришедшую поглазеть на чудо-ремонт и выгулять вечерние платья.
Лейла Гучмазова
Лень обыкновенная / Парадокс
Тем, кого общественность называет тунеядцами и бездельниками и норовит упрекнуть в паразитизме, стоит поставить свечку за здравие британских ученых. Специалисты из университета Эдинбурга во главе с Марком Эвансом опубликовали исследование, в котором фактически оправдали лень. Они доказали: когда мы пассивны настолько, что не способны сгенерировать хоть одну мысль или предпринять какое-либо активное действие, мы на самом деле функционируем в режиме энергосбережения. Он запускается с помощью сложных физиологических механизмов и человеческой воле, увы, не подчиняется. Значит ли это, что мы научимся лечить лень? И надо ли это делать вообще? Как ни странно, ответы на эти вопросы ученые из разных областей — от психологов до генетиков и вирусологов — ищут не первое десятилетие.
Не порок
Примерно до начала прошлого века с ленью все было просто и однозначно. Христианская церковь называла ее источником многих зол. В светском мире она тоже была не в чести. Если трудягами восхищались, делали их положительными персонажами литературных произведений, то бездельникам в лучшем случае в творчестве доставалась роль баловней судьбы, но никак не настоящих героев. Такой расклад наблюдался не только в России, где пословицы и поговорки про лентяев не придумывал только ленивый, но и в западной протестантской этике. В Великобритании и США трудолюбие было возведено в ранг культа, а общество могло простить любое вероломство, но только не безделье. Задуматься о природе лени ученых впервые заставил случай со знаменитой медицинской сестрой Флоренс Найтингейл. Известная своим усердием и силой духа женщина, которая участвовала в Крымской войне 1853—1856 годов и спасла там немало жизней, по возвращении с фронта неожиданным образом превратилась в «лентяйку». Вроде никаких заболеваний не имела, на фронте не получила ни одной царапины, но, вернувшись к мирной жизни, лентяйствовала злостно. Тогда-то впервые из уст британских медиков прозвучал диагноз синдром хронической усталости, а ученые поняли, что у лени может быть масса иных причин, нежели отсутствие силы воли. Сегодня в исследованиях причин лени больше других преуспели психологи и психиатры, поскольку апатия и безволие могут быть симптомами серьезных психических расстройств.
«Лень проявляется, когда занятие человека не является делом жизни, и он не может найти себя, — объясняет доктор психологических наук, профессор кафедры специальной психологии факультета психологии СПбГУ Светлана Посохова, — он также может испытывать нежелание что-либо делать и уклоняется от дела тогда, когда не видит в нем смысла. Интеллектуальные и эмоциональные усилия обесцениваются, потому что мы нацелены на конечный продукт, а не на процесс. Студент нажимает на кнопку компьютера и получает готовый реферат или диплом, а то и вовсе диссертацию. Все это провоцирует еще большее свертывание действий».
