В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Берёзки белые горят в своих венцах,
Приветствует мой стих младых Царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах,
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шёл страдать за нас,
Протягивают Царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Всё ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладёт печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
19–22.VII.1916. С. Есенин
Можно только удивляться прозорливому предвидению Сергея Есенина трагической гибели «младших царевен», за которых он просил помолиться «святую Магдалину» (22 июля – День памяти святой равноапостольной Марии Магдалины). Невольно приходят на память слова Анны Ахматовой:
Но в мире нет власти грозней и страшней,
Чем вещее слово поэта.
После прочтения стихотворения С. Есенин, по всей вероятности, преподнёс его Великой Княгине Марии Николаевне. Есть предположение, что в ответ она сняла с пальца золотой перстень и отдала его поэту.
И действительно, у Сергея Есенина хранилось кольцо, отлитое из червонного золота, в ажурную оправу которого вкраплён изумруд, а на месте пробы выбита золотая корона. Это кольцо С. Есенин подарил своей двоюродной сестре, Марии Ивановне Конотоповой-Кверденевой, в день её свадьбы в Константинове.
После концерта, который понравился Императрице и её дочерям, С. Есенин и другие ведущие артисты были представлены Александре Фёдоровне и Великим Княжнам. Сергей Есенин преподнес Императрице первый сборник своих стихов «Радуница», выполненный в чёрно-белую набойку, который, к сожалению, не сохранился. Вероятно, на книге была дарственная надпись. Есениновед Ю. Б. Юшкин восстановил условно реконструированный текст дарственной надписи в стиле инскриптов, написанных поэтом в то время на книге «Радуница» другим лицам:
«Ея Императорскому Величеству Богохранимой царице-матушке Александре Фёдоровне от бояшника соломенных суемов славомолитвенного раба рязанца Сергея Есенина».
Вероятнее всего, что именно об этом концерте С. Есенин писал в автобиографии 1923 года: «По просьбе Ломана однажды читал стихи Императрице.
Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.».
Разговор о «грустной России» произошёл потому, что С. Есенин читал и маленькую поэму «Русь», где есть такие строфы:
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избёнки леса.
Только видно на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.
Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.
…………………………………
Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь – везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На берёзах висят галуны.
Как отмечают Ст. Ю. и С. С. Куняевы в книге «Жизнь Есенина» (М., 2001 г.), «…выбор чтения был очень удачен…».
«Понакаркали чёрные вороны» войну, и вот уже собираются ополченцы…»
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ…
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.
Нет в этом стихотворении прямого «ура-патриотизма», но нет и социал-демократического пацифизма, нет и проклятий «империалистической бойне».
Позднее полковник Д. Н. Ломан выхлопотал подарки для ведущих артистов концерта. В частности, Сергею Есенину в самом начале ноября 1916 года были «Высочайше пожалованы» золотые часы с государственным гербом и золотой цепочкой, которые были пересланы Д. Н. Ломану «для доставки по назначению».
Но к поэту они не попали. После Февральской революции и ареста полковника Д. Н. Ломана в марте 1917 года при обыске на его квартире в сейфе были обнаружены золотые часы с гербом фирмы «Павел Буре» за номером 451560, пожалованные С. Есенину. Н. В. Есенина пишет, что поэт оставил часы у Ломана на сохранение.
Представители Временного правительства даже пытались вручить поэту подарок Императрицы, но якобы не нашли его. В докладной записке было сказано: «Вернуть их (часы. – Б. С.) не представилось возможным за необнаружением местожительства Есенина». Следует отметить, что поэт с конца мая по середину августа выезжал из Петрограда в Константиново, а затем, совместно с поэтом А. А. Ганиным и З. Н. Райх, на север России (Вологда, где венчался Есенин с Райх, Архангельск, Соловецкие острова, Мурманское побережье). В дальнейшем след есенинских часов затерялся. Во второй половине 1918 года полковник Д. Н. Ломан был расстрелян большевиками.
Вероятно, летом 1918 года состоялся Высочайший смотр санитарной колонны перед отправкой её на фронт на площади Царскосельского Екатерининского дворца. Проводила его Императрица Александра Фёдоровна, одетая в форму сестры милосердия, в сопровождении Великих Княжон.
На следующий день санитары, в том числе и Сергей Есенин, выстроились в коридоре Александровского дворца, и Императрица вручила им маленькие нательные образа.
Бывал С. Есенин и на богослужениях в Фёдоровском соборе, когда там молилась царская семья, на что, естественно, нужно было специальное разрешение. Документально засвидетельствовано, что поэт на подобных богослужениях был 22 и 23 октября, 31 декабря 1916 года, 2, 5 и 6 января 1917 года.
Любопытный эпизод содержится в воспоминаниях поэтессы и близкого друга Есенина Надежды Вольпин, у которой от поэта родился сын Александр, ныне живущий в Америке. Речь идёт о встрече поэта с младшей дочерью Николая II Великой Княжной Анастасией. Вот что она пишет:
«Слушаю рассказ Сергея о том, как он, молодой поэт, сидит на задворках дворца (Зимнего? Царскосельского? Назвал ли он? Не припомню.) (вероятнее всего речь идёт об Александровском дворце. – Б. С.) на «чёрной лестнице» с Настенькой Романовой, царевной! Читает ей стихи. Целуются, потом паренёк признаётся, что отчаянно проголодался. И царевна «сбегала на кухню», раздобыла горшочек сметаны («а вторую-то ложку попросить побоялась»), и вот они едят эту сметану одной ложкой поочерёдно!»
Интересен комментарий Надежды Вольпин к этому рассказу Сергея Есенина (добавим, что разговор происходил, вероятнее всего, в 1920 году):
«Выдумка? Если и выдумка, в сознании поэта она давно обратилась в действительность, в правду мечты. И мечте не помешало, что в те годы Анастасии Романовой могло быть от силы пятнадцать лет. (Вольпин не ошиблась, но и поэту, кстати, – двадцать один год, а выглядел он восемнадцатилетним. – Б. С.). И не замутила идиллию память о дальнейшей судьбе Дома Романовых. Я слушаю и верю. Я не умею просто сказать: „А не привираешь ли, мальчик?” Напротив, я тут же примериваюсь: „Не царевна ли та твоя давняя подлинная любовь? Но уже тогда свершившееся в Свердловске не могло бы перекрыть кровавой тенью твой горшочек сметаны!”
