Кровавая гэбня не жалела даже умалишенных. А сейчас для сотен тысяч хармсов построен ЖЖ, и все стало хорошо.
– «Вот так поступали честные, интеллигентные люди перед лицом фашистской агрессии». Гоблин, а на основании чего ты это вдруг экстраполируешь поведение одного психически нездорового человека на «честных, интеллигентных людей»?
– На основании того, что он считается таковым.
– Это ли не манипуляция сознанием?
– Нет, конечно. Манипуляция – это когда мнение сумасшедших навязывают нормальным людям.
– Что-то у тебя с юмором, камрад… Всегда считал Хармса гением театра абсурда, а ты тут такую ерунду написал.
– Что-то у тебя с головой, камрад. Считай кого хочешь кем хочешь, мне об этом можешь не сообщать.
– В первый раз про такого творца услышал. Срочно полез изучать творчество и биографию. Впечатлен. В биографии категорически не понял одного: как непризнанный при жизни творец дожил до 41 года? На какие шиши он существовал, если его бред почти не публиковали?
– Питался духовной пищей.
– Гениальный Есенин тоже не раз в психушке побывал и от фронта откосил, не все так просто.
– А Резун?
– Кто бы что ни говорил, но Хармс был неплохим писателем и поэтом. Его творчество можно охарактеризовать как «игры разума».
– А может, проявление безумия?
– Он относится к тем творцам, которые избрали своей музой Парадокс. Увы, его разум заигрался.
– А был ли разум?
– Кстати, кажется, Хармс был реабилитирован. Подробностей не знаю.
– Да там граждан по грузовику дел в день реабилиторовали, какие сомнения? Только не ясно, за что его репрессировали?
– Все-таки надо разделять творцов и их творчество?
– Это ты про психбольных?
– И Хармса это тоже касается, у него есть очень хорошие вещи.
– И что?
– И. Чжу в книге «Путь дзен» пишет, мол, Хармс – мастер коанов. Мол, чем отмороженней написанное, тем оно прекраснее, типа у человека шок, а через это просветление.
– Как просветление отражается на просветлившемся? Становится ли он лучше, добрее, здоровее, лучше работает, больше зарабатывает?
– Ну, типа человек становится ближе к Истине, осознает Смысл Бытия и все такое.
– Кто и как это определяет? Как это проявляется вовне? Ну, кроме рассказов «я познал»?
– Дмитрий Юрьевич, как творец вы тоже попадаете под категорию? Или нет?
– Чисто для справки: я – тупое советское быдло, выросшее на помойке возле казармы. Если я где и называю себя «творцом», «писателем», «художником» и пр. – только в иронически-саркастических целях.
– Да все то же. Творцы и творения не одно и то же. Мухи отдельно, котлеты отдельно.
– С точки зрения ребенка безусловно.
– Дим Юрич, а вторая часть с таким вот интересным жизнеописанием откуда? Прям к семинару по судебной психиатрии? Мы серые валенки, нам классика не знакома, так что хотелось бы просветиться.
– Дык, это ж образчик творчества известного юмориста.
– Главный, порадовал с Хармсом, респект.
– Да я-то че? Это сам Хармс,
– Н-да. Взяли один (прописью – один) рассказ очень неоднозначного автора, причем, похоже, специально взяли такой рассказ, который однозначно вызовет негативную реакцию у неподготовленного читателя – и на этом основании одним махом осудили и автора, и все его творчество. Стыдно! Я даже не буду упоминать об истинном смысле этого рассказа.
– Возьми другой рассказ, кто тебе мешает? Пусть для тебя этот автор станет еще более неоднозначным. Ну, если не способен отличить констатацию факта от осуждения.
– Дмитрий Юрьевич, при всем уважении – Ваше отношение к некоторым талантливым писателям (если конкретно, то я имею в виду Ваши пассажи в сторону Б. Стругацкого некоторое время назад) мне попросту непонятно.
– Да я вроде как не тяну Б. Стругацкого за язык и не заставляю нести ахинею. Это к нему надо обращаться, а не ко мне.
– Я хотел сказать, что нужно терпимее относиться к тому, что лично вам непонятно или неприятно.
– Относись, кто тебе мешает? Только на кой… ты лезешь сюда с нетерпимостью к чужим мнениям и с потугами поучать – не совсем понятно, терпимый ты наш.
– Возможно, мне это только показалось. Но мне показалось, что некоторые анти-хармсовские высказывания в комментариях явственно попахивают чем-то коричневым. И это «что-то коричневое» отнюдь не банальное дерьмо. Терпимость на это у меня не распространяется. Так как угрожает мне и моим близким.
– Возможно, для тебя это будет открытием, но у окружающих в терпимости есть предел. Например, большинство граждан не терпят идиотов, дегенератов, извращенцев, умалишенных и просто дураков. Вонь свою перенеси в какое-нибудь другое место, где есть терпимость к вони.
– Вчера Хармс – гений…
– Это для кого?
– Сегодня некто Пучков комментирует нам абсурдистский рассказ со своих позиций…
– А некий пассажир, сильно опасающийся указания ФИО, строчит разоблачения.
– Мы киваем гривой – Хармс плохой. А что будет через 10 лет?
– С вами, с дураками, все будет ровно так же, как и всегда: будете повторять то, что вам скажут авторитетные граждане.
– Если бы шизофрения была причиной, тогда бы у нас всех шизофреников печатали. Однако же одних шизов печатают, других – нет. Значит, есть взаимосвязь.
– Сколько тебе лет, сынок?
– Неожиданно яростное обсуждение получилось, малолетние д…бы на Хармса слетелись, как мухи на кучу говна. Даже не ожидал. Думал, что такая феерия может случиться лишь при упоминании дорогого Бориса Натановича.
– Это ж священные коровы, не моги.
– Ты, дядь, на меня не злись, я ведь не разоблачения пишу, сам же видишь. И никого не обзываю.
– Дорогой друг. Если ты видишь в буковках злость – обратись в то же учреждение, в которое этапировали Хармса.
– Мы тут все умные – не поймем, правда, кто умнее.
– Насчет «всех», дорогой друг, ты сильно заблуждаешься. Умных – мало.
– Ты просто старше, а я – моложе…
– В четырнадцать лет всегда так кажется.
– Отсюда – конфликт мнений.
– Он только у тебя в голове, сынок.
– Что тебе с того, что я не указал ФИО?
– Мне – ровным счетом ничего. Это тебе – чего.
– Тут же форум, главная цель – мнениями обменяться. Или ты всех периодически пробиваешь по базе МГТС за 2000 год?
– Ты не болен?
– А ты вот авторитетный гражданин, дядь?
– Естественно. Это мой сайт, и мне не нравится присутствие на нем малолетних д…бов.
– Мне тебя надо слушать? Чего ты мне посоветуешь как старший?
– Ничего не посоветую, я тебя не знаю. У тебя родители есть для советов.
АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО. ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ РАБОЧЕГО ПАНТЕЛЕЯ ГРЫМЗИНА
08.05.08
Ровно десять лет тому назад рабочий Пантелей Грымзин получил от своего подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за 9 часов работы – всего два с полтиной!!! «Ну, что я с этой дрянью сделаю?… – горько подумал Пантелей, разглядывая на ладони два серебряных рубля и полтину медью… – И жрать хочется, и выпить охота, и подметки к сапогам нужно подбросить, старые- одна, вишь, дыра… Эх, ты жизнь наша раскаторжная!» Зашел к знакомому сапожнику: тот содрал полтора рубля за пару подметок.
– Есть ли на тебе крест-то? – саркастически осведомился Пантелей.
Крест, к удивлению ограбленного Пантелея, оказался на своем месте, под блузой, на волосатой груди сапожника. «Ну, вот остался у меня рупь-целковый, – со вздохом подумал Пантелей. – А что на него сделаешь? Эх!…» Пошел и купил на целковый этот полфунта ветчины, коробочку шпрот, булку французскую, полбутылки водки, бутылку пива и десяток папирос – так разошелся, что от всех капиталов только четыре копейки и осталось. И когда уселся бедняга Пантелей за свой убогий ужин – так ему тяжко сделалось, так обидно, что чуть не заплакал.
– За что же, за что… – шептали его дрожащие губы. – Почему богачи и эксплуататоры пьют шампанское, ликеры, едят рябчиков и ананасы, а я, кроме простой очищенной, да консервов, да ветчины – света Божьего не вижу… О, если бы только мы, рабочий класс, завоевали себе свободу!… То-то мы бы пожили по-человечески!…
Однажды, весной 1920 года, рабочий Пантелей Грымзин получил свою поденную плату за вторник: всего 2700 рублей. «Что ж я с ними сделаю, – горько подумал Пантелей, шевеля на ладони разноцветные бумажки. – И подметки к сапогам нужно подбросить, и жрать, и выпить чего-нибудь – смерть хочется!» Зашел Пантелей к сапожнику, сторговался за две тысячи триста и вышел на улицу с четырьмя сиротливыми сторублевками. Купил фунт полубелого хлеба, бутылку ситро, осталось 14 целковых… Приценился к десятку папирос, плюнул и отошел. Дома нарезал хлеба, откупорил ситро, уселся за стол ужинать… и так горько ему сделалось, что чуть не заплакал.
