сказал мне принц фон Крой. – У одного было три огнестрельных раны: одна пуля попала ему в лоб и прошла навылет через затылок. Другая вошла сзади в основание головы и вышла с противоположной стороны через висок. Третья прострелила ему ногу. Когда я зашел проведать его пять недель спустя, он вскочил на ноги и отдал мне честь.
Он продолжал:
– Я видел и более ужасный случай. Солдату полностью оторвало нижнюю челюсть шрапнелью. Язык свисал у него на шею и грудь. После ранения он пять дней провел в окопе, до прекращения огня, достаточно долгого, чтобы удалось его вынести. Он умирал от голода. Мы вставили трубку ему в горло. Он яростно сопротивлялся, думая, что она причинит ему боль. Но мы были настойчивы и влили в него супу. В ту секунду, как он почувствовал суп у себя в желудке, он жестами стал лихорадочно просить еще. Он был невероятно голоден, мы никак не могли его насытить. Сейчас ему делают в госпитале новую челюсть, он идет на поправку.
Рассказывая, как жадно бедный малый просил еще пищи, принц фон Крой радостно смеялся – было видно, какое счастье доставляет ему возможность хоть немного облегчить страдания раненого.
Великолепные вереницы диких гусей, парящих в небе, извиваются, как черви, и мешаются с белыми облаками в синеве у нас над головой. Жужжание моторов предупреждает нас о приближении аэропланов задолго до того, как их можно различить взглядом. Они прилетают и улетают – нам остается только гадать, дружественные они или вражеские. Определить их принадлежность не позволяет даже самый сильный бинокль.
Многие солдаты везут с собой спиртовки. Они постоянно «готовят чай», как они это называют. Некоторые, кажется, вечно едят. На одной из остановок стояла, глядя на наш поезд, босая оборванная женщина с ветхим платком на голове. Кто-то из нашего отряда заговорил с ней и наконец убедил сходить к группе строений, лежавшей низко в долине, и принести несколько кур. После длительного отсутствия она возвратилась, неся четырех цыплят – молодых курочек. Она сказала, что они стоят пять крон – один доллар. Какой-то солдат положил на землю четыре кроны и схватил цыплят. Женщина запротестовала, требуя вернуть ее кур или доплатить крону. Солдат оставил ее в слезах, отнес кур в другой конец поезда и убил их.
Заступничество за бедную женщину
Женщина плакала, прикрывая лицо своим рваным платком. До того момента я держалась с большой осмотрительностью, но тут чувство справедливости заставило меня нарушить молчание. Я подошла к солдату и стала протестовать:
– Дайте этой женщине что она просит или верните ей кур.
– Довольно с нее и этого, – ответил он, продолжая сворачивать курам шеи.
Я настаивала:
– Это неправильно и несправедливо. Вы уже забили кур, и, если вы не дадите ей то, что ей причитается, мне придется заплатить ей самой.
– Дай ей еще крону, – стали советовать ему другие солдаты. Он отказался, но его товарищ сделал это за него. Женщина поцеловала мне руку. Несколько солдат стали швырять в несчастную камни, прогоняя ее. Она ушла вниз по склону в долину – жалкая босоногая фигурка в рваном выцветшем платке.
Солдаты устроили настоящее пиршество: курятина с рисом. Я поужинала пятью сухарями размером с почтовую марку каждый. Я могу есть курицу лишь в определенных условиях, и эти условия были не таковы. В любом случае, меня не приглашали к столу.
У нас нет света. В пять часов уже темно. Это дает мне время, чтобы попытаться восполнить недостаток сна прошлой ночью, проведенной на скользком краешке моей полки в купе.
Сербская женщина, у которой война отняла все
Нелли Блай описывает деревню в зоне военных действий
Ниже мисс Нелли Блай продолжает свой репортаж с австро-венгерской границы для Международной службы новостей
Richmond Palladium and Sun-Telegram, 9 февраля 1915 года
Митровица, Славония [72]. 21 ноября 1914 года. Мы ехали в темноте. Лошадь хромала: она с трудом ковыляла и была взмылена от боли, так что нам пришлось оставить повозку. Дорогой мне пришлось взять в повозку троих человек, отставших от обоза.
Мы медленно двигались вперед. Из темноты часто раздавались внезапные окрики: «Halt!» [73] Мы повиновались без промедления. Когда слышишь это простое слово, раздумывать не приходится. Мы молча стояли на месте, пока очередной часовой на мосту изучал наши документы и, удовлетворенный, давал нам позволение пройти.
Вместе с последними отсветами дневного света я утратила всякий интерес к происходящему. Единственное, чего мне хотелось, – достичь места нашего назначения, где бы оно ни находилось. Все кости во мне ныли. Нога разрывалась от боли. Вдобавок ко всему мою шею у основания черепа скрутила судорога, потому что я целый день держала голову набок. Железная скоба прямо надо мной была сломана и от любого толчка ударяла меня по голове с одной и той же стороны: попытки увернуться от нее меня изнурили.
Радость прибытия
Возбужденный выкрик «Halt!» – вспышки электрических фонариков – и наш жандарм в волнении выбежал на дорогу, чтобы сообщить, что мы отыскались. Мы потеряли остальной обоз, с которым ехал и жандарм, когда одна из упряжек пришла в негодность. Теперь нашу группку составляли всего две повозки; еще одну пришлось бросить по дороге, а обоз из прочих пяти продолжил путь без нас.
В темноте мне представили двоих мужчин, они оказались офицерами. Освещая путь электрическим карманным фонариком, они проводили меня по слякотной улице и стали с яростными криками стучать в высокие железные ворота. Наконец появилась, ворча, толстая бесформенная женщина с маленькой шалью на голове.
Не переставая громко протестовать по дороге, она повела нас через мощеный проулок в широкий огороженный двор.
Еще одна дверь. При свете электрической лампочки я увидела две пустые односпальные кровати. Под этим я подразумеваю два каркаса, на которых ничего не было – только голые деревянные рейки.
Офицеры говорили так громко и настойчиво, что женщина наконец вышла и вернулась, неся маленькую масляную лампу с отражателем.
Тот же способ убеждения – и она снова отбыла, чтобы вернуться с мешком соломы, который помогала ей тащить другая, маленькая и хрупкая женщина.
Затем, сообщив, что позовут меня в 6 утра и пришлют за моим багажом в 6:30, офицеры пожелали мне доброй ночи и удалились, оставив меня в обществе двух женщин.
Я старалась быть любезной. Я открыла коробку конфет и угостила их. Они не решались есть, хотя и приняли угощение.
Наконец они обе вышли, дав понять, что вернутся. Я
