Да и не в одном «неудобстве» заключалось дело. Просто нецелесообразно это было бы — экзаменовать Феоктистова. Не говоря уж о том, что не вполне безопасно. Попробуй задай ему какой-нибудь сильно заковыристый вопрос — а он возьмёт да и посадит в лужу экзаменатора.
Вообще же, надо сказать, относились все окружающие к нему как к космонавту доброжелательно. Факт его предстоящего полёта радовал. Причина такого отношения, я думаю, заключалась не только в личности Константина Петровича (хотя и это, конечно, играло немалую роль), но и в том, что он открывал новый этап развития космонавтики — новую главу, которую можно было бы назвать «Учёный в космосе». Главу важную прежде всего не для самоутверждения космической творческой интеллигенции (в этом, насколько я мог видеть, специальной надобности не было; чувствовала себя космическая интеллигенция вполне уверенно, да и вообще времена существования пренебрежительных формулировок, вроде «перепуганные интеллигентики», давно остались позади), но главным образом из соображений чисто практических. Факт возможности существования и осуществления разумной, заранее запрограммированной деятельности человека в космосе был доказан первыми полётами. Теперь наступала пора эти раскрывшиеся возможности реализовать — начать исследовательскую работу в космосе. Технические, биологические, астрономические и многие другие исследования требовали высококвалифицированных — а значит, поскольку, как установил ещё Козьма Прутков, нельзя объять необъятное, — достаточно специализированных исполнителей.
Сейчас мы знаем имена многих космонавтов — кандидатов наук. А космонавты К.П. Феоктистов и А.С. Елисеев — доктора технических наук, Г.М. Гречко — физико-математических. Наверное, пока эта книжка выйдет в свет, появятся новые космонавты — обладатели учёных степеней: кто-то, уже имеющий такую степень, полетит, кто-то, уже летавший в космос, защитится… Да и не в степенях и званиях, в конечном счёте, дело. Важно другое: сейчас не уходит в космос ни один пилотируемый корабль, на борту которого не было бы учёного, специалиста в определённой, конкретной области знания.
И хочется напомнить, что первыми, правофланговыми в этом, уже сегодня достаточно длинном и непрерывно растущем списке стоят — Константин Петрович Феоктистов и Борис Борисович Егоров.
Когда-то в авиации — снова возвращаюсь к аналогии с ней — лётчик-испытатель с высшем авиационно-техническим образованием был белой вороной. Ему приходилось делом доказывать своё право на, образно говоря, место под солнцем — а если не образно, то в пилотской кабине испытуемого самолёта. Но прошли годы, и фигура лётчика-инженера не только на испытательном аэродроме, но и в строевой части стала основной, ведущей. Появились и лётчики-испытатели — учёные, исследователи. А теперь нечто очень похожее мы видим в космонавтике. Что это — совпадение? Нет, скорее — закономерность.
Старт и весь суточный полет «Восхода» прошли вполне гладко. Но завершающий этап этой работы и особенно первые дни после посадки протекали по ряду причин, от космодрома, да и вообще от космических исследований достаточно далёких, не то чтобы неблагоприятно, но как-то непривычно, не так, как стало уже традиционным по опыту всех предыдущих полётов.
Началось с каких-то мелких накладок с поступлением в пункт руководства оперативной информации о заходе на посадку и приземлении корабля. По идее, в это время отовсюду должны сходиться сообщения, из которых, как мозаика из камешков, складывается общая картина — и о том, что видят поисковые группы, и о принятых сигналах, которые свидетельствуют об исправном и происходящем в должной последовательности срабатывании систем: тормозной двигательной установки, разделения отсеков, раскрытия парашютов.
Словом, совокупность появления в эфире всего, что должно появляться, пропадания того, чему положено пропадать, а главное, результатов прямых наблюдений с Земли, с самолётов, с вертолётов в районе посадки — все это и даёт возможность воссоздать картину происходящего в целом.
Некоторые хронологические перестановки — я о них уже говорил — здесь неизбежны: сообщения по наземным каналам связи идут медленнее, чем сменяются этапы спуска космического корабля. Это нормально, и соответствующие поправки, так сказать, входят в программу.
Но в день посадки «Восхода» почему-то набегало многовато помех отнюдь не запрограммированного характера. Королев стоял с микрофоном в руках — он всегда, когда что-то шло не так, как надо, стремился находиться на связи сам: хоть на одно звенышко сократить эту громоздкую, со скрипом действующую цепь.
А из динамика, как назло, все лезет и лезет второстепенная, а то и вовсе ненужная информация. Лезет надоедливо. Без конца дублируется уже известное (вообще-то очень хорошо, что дублируется, — на этом держится надёжность всей системы информации, но раз уж сообщение принято, надо бы отсекать его повторения, что ли…). И это дублирование особенно раздражает на фоне отсутствия сообщений, сейчас несравненно более важных и жадно ожидаемых. Уже зная, что произошло разделение, и с нетерпением ожидая сведений о срабатывании парашютной системы, Королев в который раз выслушивает, что, мол, исправно отработала тормозная двигательная установка. Чтобы спокойно воспринимать это, требовалось терпение в сочетании с невозмутимостью, каковые свойства, как мы знаем, в характере Главного конструктора были представлены не в очень сильной степени.
Радисты на местах, зная, что их слушает высокое начальство, стараются, как только могут, скрупулезнейшим образом соблюдать все правила радиообмена. Нудный голос одного из них, трижды вызвав пункт управления и трижды представившись сам, наконец выдал:
— Лётчик Михайлов, командир самолёта Ил-14, сообщает, что видит объект, идущий к Земле. Как поняли?..
Идущий к Земле! Как это трактовать? Опускается на парашютах — или падает?
С трудом сдерживаясь, СП задаёт эти естественные вопросы.
Нудный голос отвечает:
— Сейчас запросим. — И через несколько долгих, очень долгих минут появляется в эфире снова:
— Лётчик Михайлов, командир «Ил-четырнадцатого», находящегося в районе тридцать километров юго-западнее…
— Да ладно, скажите толком: что он говорит?
— Лётчик Михайлов, командир…
— Прекратите болтовню! — сдерживаться далее Королев уже не может. — Отвечайте на вопрос: как снижается корабль? На парашюте?
— На парашюте.
— На одном?
— Сейчас запрошу. — И ещё через несколько минут: — На двух.
Общий вздох облегчения. Королев вытирает пот со лба, кратко информирует окружающих о том, каково его мнение о своём радиособеседнике, и садится. Сколько нервных клеток он сейчас потерял — это наука определять ещё не умеет. Но ясно, что порядочно.
К сугубому удовлетворению медиков, космонавты с места посадки были сразу же доставлены назад, на космодром, и на целые сутки поступили в полное распоряжение врачей. Правда, это разумное нововведение последовало не в результате настоятельных, уже более чем трехлетних просьб представителей интересов космической физиологии и медицины, а по совсем иным причинам. Ставший традиционным порядок — отлёт приземлившихся космонавтов, без возвращения на космодром, прямо в Москву — был нарушен событиями, по своему масштабу превосходившими наши космические дела. Как раз в утро посадки «Восхода» проходил пленум ЦК партии, на котором Н.С. Хрущёв (всего несколькими часами ранее звонивший из Пицунды на космодром Королеву) был освобождён от своих постов. В Москве было не до приёма космонавтов — последовала команда: ждать.
Ну а пока — не терять же времени зря — космонавты попали в руки врачей совсем свеженькими — и с тех пор это тоже стало традицией или, вернее, обязательным элементом программы каждого космического полёта.
Соответственно передвинулось на сутки и заседание Госкомиссии, на котором космонавты докладывали о своей работе.
Собирались теперь уже не на берегу Волги — этот район больше космических финишей у себя не видел, но гостеприимство, оказанное в нем первым нашим космонавтам, начиная с Гагарина, обеспечило ему прочное место в истории космических полётов человека. На сей же раз отчёт космонавтов мы слушали в незадолго до этого построенном просторном физкультурном зале на основной площадке космодрома — нынешнем Ленинске.
Одно из редчайших умений на свете — умение при любых обстоятельствах оставаться самим собой. В тот день и Комаров, и Феоктистов, и Егоров в полной мере показали себя и с этой стороны.
Все три космонавта говорили интересно, чётко, продуманно. Высказали много нетривиальных мыслей, поделились интересными наблюдениями. Невозможно было не заметить, как раз от раза возрастал научный, технический, да и просто общекультурный уровень послеполётных отчётов космонавтов. Хотя если подумать, то удивляться этому не приходилось: сложнее, насыщеннее, «умнее» становились задания — соответственно изменялись и отчёты об их выполнении. Практика последующих космических полётов эту очевидную закономерность в полной мере подтвердила… Однако задание заданием, но и личность космонавта тут свою роль, конечно, играет. Отнюдь не последнюю!.. Концепция «прежде всего хорошее здоровье» оказалась не очень долговечной.
