– Заключенные настолько прекрасно учитывали обстановку боязни их, что они прямо говорили между собою: «Держаться с работниками Наркомвнудела как можно наглее, циничнее, так как такое отношение приводит к положительным результатам. Вообще площадной язык для них более знаком». И все оставалось безнаказанным». Процитировав сообщение одного из агентов, Ежов сообщил о распространенной связи заключенных не только с «волей», но и «другими изоляторами».
– Значит, не обыскивали, – прокомментировал этот факт Косиор, а Ежов продолжил:
«– Второй агент сообщает, что И.Н. Смирнов имел связь с волей: с одной стороны, через свою мать. С другой, – с помощью собственного шифра, передавая сообщения… с книгами и бумагами.
Я месяца 1,5–2 тому назад поручил произвести внезапный обыск в Бутырской тюрьме, что практиковалось и раньше. В результате, среди самых опасных для нас заключенных при обыске было обнаружено 170 самодельных ножей и бритв, 11 шифрованных азбук, 5 бутылок водки и т. д. Таково положение с режимом в тюрьмах… Недаром многие из иностранных корреспондентов, бывших на первом процессе, страшно удивлялись, что Смирнов, Евдокимов, Бакаев и др… выглядели на процессе помолодевшими, совершенно неузнаваемыми по сравнению с прежними временами».
Таким образом, в описываемое время пенитенциарная система если и не была действительно курортом, то и не представала «адом», как утверждают несведущие люди. Впрочем, расхлябанность и безответственность царили не только в местах изоляции. Те же пороки были присущи и самому правоохранительному ведомству. Поэтому следующим вопросом, на котором остановился Ежов, стал «вопрос о кадрах». Он говорил:
«В начале ноября 1936 г. в НКВД насчитывалось 699 человек…
Эйхе: В центральном аппарате?
– И по всей периферии, – уточнил Ежов. – Из них работало в органах ГУГБ 329 человек, в органах милиции и войсках 159 человек и остальные в других хозяйственных и прочих отделах».
Статистика, приведенная Ежовым, поражает! Оказывается, к началу массовых репрессий в органах госбезопасности, милиции и особых отделах армии насчитывалось всего 488 оперативных работников! И если такая «жалкая» кучка «чекистов» в 1937–1938 годах сумела осуществить грандиозную чистку страны от социально опасных элементов, то это была достойная восхищения работа. Разве можно назвать такую систему «тоталитарной». Сегодня в любом государстве тысячи полицейских разгоняют демонстрантов, используя водометные машины, шумовые гранаты, травматическое оружие.
Для сравнения укажем, что на февраль 2010 года в Министерстве внутренних дел Российской Федерации насчитывалось 1 млн 400 тыс. сотрудников, из которых 800 000 служило непосредственно в милиции. А сколько специалистов в ФСБ и других службах, не говоря о наемниках частной охраны? Тогда что мешает навести порядок в России сегодня?
Ежов остановился и на проведенной им чистке в собственном наркомате: «За это время пришлось 238 человек арестовать, из них по ГУГБ 107 человек». Причину такого количества арестов нарком объяснил тем, что для ареста было достаточно того, что работник «скрыл от партии и от органов НКВД свою бывшую принадлежность к троцкистам. Мы рассматривали это как предательство». В числе арестованных были поляки, длительное время работавшие «в польском секторе» НКВД, которые «приехали в СССР еще в 20-е годы, как польские коммунисты, по линии Коминтерна», но в действительности «являлись офицерами второго отделения польского генерального штаба».
«Таким образом, – пояснял Ежов, – были внедрены к нам Сосновский, Маковский, Стецевич, Ильиниш, Мазепа, братья Богуславские и др. <…> Они вели широкую дезинформацию и просто разлагали наших работников, сводя их с девочками и т. д., расхищали государственные средства. Например, некий Ильиниш обошелся нам в 200 тыс. американских долларов.
…Это один из резидентов, на котором, по существу, была вся наша агентурная связь по Польше. Когда-то он был завербован для работы в Разведупре, затем перешел на работу к нам… Он был вербован как (польский) вице-министр финансов… Он систематически дезинформировал нас, давал ложные материалы и обирал деньги, якобы для оплаты агентуры. В действительности он их брал себе, чем дезорганизовал нам всю агентуру… Сейчас он сознался, что является агентом польского генерального штаба и, кроме того, работает на немцев… Мы арестовали 11 человек из польской резидентуры».
Однако ключевым моментом, обозначившим развитие последующих событий, стала критика наркомом деятельности начальника СПС Молчанова. Комиссар госбезопасности 2-го ранга Георгий Молчанов был сыном официанта. До революции он учился в Харьковской торговой школе, но, не закончив ее, выбрал иное поле деятельности, далекое от сферы прилавка. Еще в 20-м году Молчанов стал заведующим политическим бюро ЧК Кабардинского и Балкарского округов, затем – начальником секретно-оперативного управления Горского губЧК. В 25-м году он начальник Иваново-Вознесенского губотдела ГПУ, а в ноябре 1931 г. он возглавил Секретно-политический Отдел ОГПУ в Москве. В его обязанности входило противодействие деятельности всех политических противников, включая и церковнослужителей. При Ягоде Молчанов являлся одной из самых значимых фигур в НКВД. Однако после прихода Ежова, 28 ноября 1936 г. Молчанова перевели наркомом внутренних дел и начальником Особого отдела округа Белоруссии.
И вторую половину своего выступления Ежов посвятил критике работы СПО. Он начал с рассказа о расследовании дела Ивана Смирнова: «Это дело возникло в 1931 г. и велось на протяжении 1932 года. Агентурные материалы говорили о том, что существует троцкистский центр во главе со Смирновым…Смирнов, будучи в 1931 г. за границей, наладил там связь с Троцким и Седовым. Задачей троцкисты поставили вопрос террора. Вот, например… агент, сообщая о поездке Смирнова за границу, пишет: «8 сентября Смирнов… (Читает.) через дипломатическую почту».
Сталин: Кто это докладывает, в каком году?
Ежов: Это (сообщает) один из агентов в 1932 году. В январе 1933 г. на основе этих агентурных материалов Смирнов и группа в 87 человек были арестованы. Однако следствие было проведено так, что эти агентурные материалы совершенно не были использованы».
Приводя цитаты из следственных протоколов допросов Эйсманта и Рютина, показаний Вержбловского, Зафрана, Слепкова, Коцюбинского и других арестованных, нарком сделал вывод, что еще в 1934 г. наркомат имел возможность «вскрыть не только украинские, но и московские центры». Однако эти материалы не были использованы: «людей расшугали, дело разобрали в течение полторы недели и на этом закончили».
Он продолжал: «В январе 1935 г. в ГУГБ поступает сообщение, что на квартире у Радека имеется тайник, где хранятся шифры для переписки с Троцким и сама переписка… Вместо того чтобы найти способы изъять этот тайник… Можно было поставить в ЦК вопрос: разрешите обыскать Радека, имеем сведения, что у него тайник с шифрами и переписка с Троцким. Ничего этого не делается… И только когда арестовали Радека, один работник вспомнил, что у Радека тайник есть. Этот тайник обнаружили, но там оказался шиш, потому что Радек был не такой дурак, – успел все убрать и оставил там совершенно невинную переписку.
Вот, товарищи, основные факты, причем нельзя никакими объективными причинами объяснить эти провалы в нашей работе.
Сталин: Это уже не беспечность.
Ежов: Это не беспечность, т. Сталин… Возникает вопрос, является ли это ротозейством, близорукостью, отсутствием политического чутья или все это гораздо хуже? Я думаю, что здесь мы имеем дело просто с предательством. (Голоса с мест: «Правильно, верно!»)…Все эти дела, которые я вам перечислил, все эти факты в той или иной степени проходили через руки Молчанова. Кроме того, Молчанов довольно странно себя вел при развороте всего этого дела».
Следует напомнить, что речь шла о расследовании дела «троцкистско-зиновьевского объединенного центра», начавшемся с конца декабря 1935 г., куратором которого был назначен как член ЦК Ежов. Он говорил: «Я имел возможность наблюдать, что Молчанов все время старался свернуть дело: Шемелева и Ольберга старался представить как эмиссара-одиночку… Все показания, которые давались (на допросах в УНКВД. – К.Р.) Московской области Дрейцером, Пикелем, Эстерманом… совершенно игнорировались. Разговорчики были такие: какой Дрейцер, какая связь с Троцким, какая связь с Седовым, с Берлином. Что за чепуха, ерунда… Словом… никто не хотел ни Дрейцера, ни Эстермана, ни Пикеля связывать со всем этим делом. Молчанов не только прикрывал все эти дела, но и информировал троцкистов об имеющихся на них материалах».
Огласив еще несколько эпизодов, свидетельствующих о странностях в профессиональной работе начальника СПО, нарком вопрошал: «Является ли Молчанов одиночкой-предателем? Я должен сказать, что мы имеем довольно тревожные факты, которые объясняются опять-таки вот этим совершенно не большевистским подходом о спасении чести своего мундира, своего ведомства».
