объяснять, что и делает его оправданием самого себя, что, в свою очередь, делает его еще более постмодернистским, чем он добавляет себе ценности. Видите, почему постмодернизм вызывает насмешки?
Возможно, наука и постмодернизм несовместимы в принципе. Постмодернизм отрицает существование внешних систем, способных оценить его деятельность, а ведь наука и есть именно такая система категоризации и интерпретации знаний согласно жесткой внешней структуре. Отказ постмодернизма от внешних оценок предполагает, что сами основы науки порочны. Это озадачивало ученых так же, как озадачивала теорема Геделя о неполноте логично мыслящих математиков. В этих обстоятельствах становится понятно, почему догма столь скоро превратилась в издевку.
Однако за пределами науки постмодернизм распространялся по-прежнему, без всякой оглядки на порождаемые им распри. Одна из областей, где его влияние оказалось обширным, – это религия и духовная жизнь. Как мы уже отмечали, модель духовности, предписывающую служение высшему господину, который защищает и грозит карами, подорвал индивидуализм. Люди искали новых моделей, и в сложившейся атмосфере эти модели неизбежно оказывались в высшей степени постмодернистскими.
В 1960–1970-х трудно было не думать, что человечество стоит на пороге некоей счастливой Новой Эры. Это предчувствие лаконично выражено в первых строках бродвейского мюзикла «Волосы», авторы которого попытались отразить дух поздних шестидесятых. Мюзикл начинается с композиции под названием «Aquarius». Она воспевает приход «эры Водолея», отсылая к зодиакальным созвездиям, чье положение относительно восходящего Солнца меняется с течением времени. Из одного созвездия в другое Солнце переходит за 2150 лет. XX век начался в конце эры Рыб, наступал момент ее ухода. Интересно, что эра Рыб практически совпала с эрой христианства, чей символ тоже рыба. Но пришло время Водолея, и многим эта перемена казалась духовным рубежом. В том числе Карлу Юнгу. Он писал, что 1940-й – это «год, когда мы приблизимся к меридиану первой звезды в Водолее. Это землетрясение-предвестник Новой Эпохи».
Эту идею и обыгрывала труппа «Волос». Открывающая спектакль песня начиналась с череды астрологических сентенций про Луну в Седьмом доме и про Юпитер, заслоняющий Марс, что якобы возвещает эпоху мира и любви. Такое приятное обещание. Жаль, что пустое. Как заметил астролог Нил Спенсер, Юпитер заслоняет Марс раз в несколько месяцев, а Луна бывает в Седьмом доме каждый день.
В общем, начало знаменитого мюзикла много сообщает о движении нью-эйдж. Неукротимо позитивное и творческое, свежее и увлекательное, его с жаром проповедовали прекрасные юные актеры в диких костюмах, а потом и вовсе голые. Но под пристальным взглядом смысл их гимнов куда-то испарялся.
Нью-эйдж не мог похвастаться твердым основанием, и потому над ним, как и над постмодернизмом в целом, многие привыкли посмеиваться. Однако критиковать религиозное учение в рациональном аспекте, отыскивая искажения фактов, – значит упускать из виду суть. Религия и духовность исследуют территорию эмоций, а не разума. У христиан, например, главным символом служит крестное распятие. Распятие было одной из самых мучительных казней железного века, и образ креста символизирует невообразимые страдания. Вид креста, по замыслу, должен вызывать в верующем не интеллектуальное, а эмоциональное понимание крестных мук. Анекдот хорош, когда он смешон, пусть в нем нет никакой правды, – так и духовные символы успешны, если получают эмоциональную и психологическую ценность. А достоверность стоящей за ними легенды – дело десятое. Задаваться при виде распятия вопросом, произошли ли отраженные в нем события на самом деле, – значит не видеть главного.
Появление нью-эйджа высвечивает то, как повлиял на эмоциональную составляющую человека сдвиг перспективы в начале XX столетия. То, что это произошло, – само по себе примечательно, ведь спонтанные и обширные духовные сдвиги, затрагивающие значительную часть людей, в истории редки. Нью-эйдж отверг иерархическую духовность, сосредоточенную на поклонении Господу, и выдвинул на роль духовного авторитета личность каждого человека. Это принесло в духовной жизни почти те же самые плоды, какие принес в культуре постмодернизм. Появилось множество зачастую противоречивых точек зрения, породивших пеструю мешанину из мировых религий и духовных практик в разнообразных прочтениях. Здесь нашлось место астрологии, даосизму, шаманизму, таро, йоге, экологии, каббале, «человеческому потенциалу», традициям древних мудрецов и многому другому. Рассматривались любые учения, где высвечивалась двойственная роль практикующего: одновременно цельной личности и части чего-то большего. Нью-эйджеры свободно выбирали учения каждый для себя и отбрасывали ненужное. Эти люди стали потребителями духовного на рынке конфессий и школ. Что крайне раздражало тех, кто сохранял веру в существование абсолютной истины.
Природа многих нью-эйджерских практик требовала, чтобы их адепты обращались одновременно к нескольким противоречащим друг другу мировоззрениям. Это хорошо видно на примере западной интерпретации тай-чи, китайского боевого искусства, заключающегося в последовательности плавных и точных движений. Тай-чи, как показывает целый ряд западных исследований, действительно приносит пользу. Ежедневные тренировки улучшают физическое и психическое состояние в ряде аспектов: от снижения давления до повышения гибкости, а особенно хорошо помогают людям, страдающим от депрессии, тревожных расстройств, остеоартрита, СДВГ и фибромиалгии.
Тай-чи помогает за счет того, что человек учится управлять ци – согласно древним китайским воззрениям, жизненной энергией, в чем-то подобной «Силе» из «Звездных войн». Этой ци, скажут вам европейские и американские ученые, не существует. И ситуация не объясняется просто тем, что тай-чи несет положительный эффект, но его традиционная теория – заблуждение. У практикующих реальность ци не вызывает сомнений. Выполняя движения, они чувствуют, как ци физически перемещается в их теле. Строго говоря, занимающийся должен сознавать свою ци, поскольку без этого осознания он не сможет правильно выполнять упражнения. Таким образом западный человек, практикующий тай-чи, вынужден мириться с тем противоречием, что пользу его здоровью приносят манипуляции с чем-то несуществующим.
И, пожалуй, не удивительно, что нью-эйдж столь разноречив. В век, когда даже интеллект Бертрана Рассела не смог предложить систему математической логики, свободную от парадоксов, было бы хамством упрекать тех, кто исследует эмоциональный ландшафт, в логических просчетах. Нью-эйджеры пытались понять, как можно быть одновременно цельной личностью и частью всеохватного целого. Определенная парадоксальность внутренне присуща этому движению.
Может быть, нью-эйджу в глазах широкого общества зачастую критически не хватало способности фильтровать бред, но вместе с тем он точно показывал, где человечество оказалось в духовном смысле на исходе XX века.
При всех насмешках, которыми осыпали постмодернизм уже и не вспомнить, откуда он вообще взялся. А он не просто досадная ошибка, каким рисуют его ненавистники, или нечаянный поворот не туда, из которого следует извлечь урок и вернуться на прежнюю дорогу. Видя, сколь широко его влияние в новейшей истории – от Super Mario до нью-эйджа, мы понимаем, что постмодернизм имеет более прочное основание, чем может показаться из ученых прений о нем.
В начале XX века теория
