В последний период своей жизни Степану Бандере приходилось часто скрываться, жить на нелегальном положении. Много говорили о том, что он тесно сотрудничал с британскими спецслужбами по принципу «враг моего врага — мой друг» и даже будто бы готовил шпионов для засылки в СССР, и подыскивал подходящих людей из бывших узников концлагерей. Своих воспитанников перед каждым вылетом Бандера напутствовал лично. Однако практически все агенты Бандеры провалились. Но, несмотря на это, Бандере удалось серьезно укрепить свою власть в ОУН и развернуть массовый террор против тех, кого он считал врагами Украины.
Оставим в стороне голословные утверждения об укреплении власти. Как уже говорилось, Бандере с трудом удавалось отстаивать свою точку зрения и далеко не всегда это получалось. Что же касается работы на британскую разведку, то и здесь есть, как говорят, небольшая неувязочка. В то время, когда Степан Бандера якобы готовил диверсантов и шпионов, разъезжая по лагерям для интернированных лиц, за ним самим в 1946–1947 годах охотилась американская военная полиция в американской оккупационной зоне Германии. Этим и объясняется его положение нелегального эмигранта. Как будет видно дальше, это было действительно так.
Пока, в основном, шла речь о Степане Бандере как о человеке, сыгравшем большую роль в развитии украинского националистического движения. И почти ничего не говорилось о нем как о просто человеке, примерном семьянине и любящем отце. Пришло время показать его и с этой стороны, потому что иначе повествование о нем будет весьма однобоким.
И лучше всего об этой стороне его жизни расскажет его дочь, Наталья. Она это сделала во время суда над Богданом Сташинским, убийцей ее отца. И хотя хронологически ее рассказ должен был бы стоять почти в конце книги, но именно это выступление даст читателям возможность увидеть, как жил в послевоенные годы и сам Бандера, и его семья, то есть увидеть то, что называют бытом.
Выступление Натальи Бандеры 15 октября 1962 года (во время суда над Богданом Сташинским)
«Высокий Суд! Разрешите мне, как члену семьи моего замученного отца, Степана Бандеры, в отсутствии моей мамы Ярославы Бандеры, высказать Высокому Сенату благодарность за предоставление мне слова. Принимая во внимание утверждение обвиняемого по его признаниям, что он во время своей деятельности в КГБ был убежден, будто мой отец являлся предателем Украины, я хотела бы представить моего отца таким, каким я его ношу в глубине моего сердца.
Как раз сегодня минует три года, как мой отец умер по дороге в больницу. По свидетельству подсудимого, мой покойный отец был коварно убит с помощью отравляющего оружия.
Это не первая и не единственная насильственная смерть в нашей семье. Почти вся семья моего покойного отца и моей матери погибла от рук врагов. Мои родители происходят из украинской греко-католической священнической семьи. Именно в то время преимущественно священники и учителя будили национальное сознание украинского народа, прежде всего — крестьянства. Отец моей мамы, о. Василий Опаривский, был полевым священником украинской армии во время Первой мировой войны и погиб в бою против поляков. Моя бабушка, которой тогда было около двадцати лет, осталась одна с двумя детьми — моей мамой Ярославой и ее братом Львом — и должна была, будучи простой учительницей, пробиваться в жизни. Как учительница она также оказалась причастна к национальному пробуждению украинского крестьянства.
И моя бабушка, и мой дядя Лев погибли во время Второй мировой войны. В связи с раскрытием одного покушения поляки после длительного заключения расстреляли моего невиновного дядю. Мы никогда не узнаем, при каких обстоятельствах погибла моя бабушка: мы знаем только то, что ее замучили, когда она вернулась из Польши в свое родное село.
Мой покойный отец также происходил из священнической семьи. У него было три брата и три сестры. Его мама, а моя бабушка, умершая молодой из-за чахотки, оставила своего мужа, а моего дедушку, о. Андрея Бандеру, с семью детьми. Мой дедушка, о. Андрей Бандера, воспитал своих детей в религиозном и национальном духе, так что они, уже будучи студентами, включились в борьбу за освобождение Украины.
Двух братьев моего отца (Василия и Алексея Бандер) уничтожили во время Второй мировой войны в концлагере Аушвиц, а моего дедушку с его старшей дочерью большевики выслали в Сибирь.
После того как моего отца отправили в концентрационный лагерь Заксенхаузен, моя мама осенью 1941 года приехала со мной (трехмесячным ребенком) в Берлин, чтобы быть ближе к своему мужу. Наша семья жила в очень трудных условиях, которые сильно подорвали нервы моей мамы. Со времени, когда немцы выпустили моего отца из заключения и он начал организовывать Заграничные части ОУН, мы должны были постоянно прятаться, чтобы не раскрыть место нашего проживания. Местами нашего пребывания в Германии и Австрии до 1948 года были Берлин, Инсбрук, Зесфельд, потом Мюнхен, Гильдесгайм, наконец отдаленный дом в лесу вблизи Штарнберга.
В этом доме в лесу наша семья (в 1947 году нас уже было трое детей) жила в тесноте в одной комнате, где не было даже электричества. В то время мы, дети, долго болели коклюшем и корью и сильно недоедали. Я ходила тогда в сельскую школу в Зекинг и, имея всего шесть лет, должна была ежедневно проходить шесть километров по дороге через лес.
В 1948–1950 годах мы жили без нашего отца, под чужой фамилией, в лагере для украинских беженцев возле Миттенвальда. Отец проведывал нас несколько раз в год. Я вспоминаю, что однажды, тяжело болея воспалением среднего уха, я спросила маму, кто этот чужой господин, который склонился над моей кроватью и гладит меня. Я совершенно забыла своего отца.
В 1950–1954 годах мы жили в маленьком селе Брайтбрун над Аммерзее, и мой отец навещал нас уже гораздо чаще, а со временем стал бывать дома почти каждый день. Тем не менее, моя мать постоянно опасалась за жизнь нашего отца, на которого покушались большевики: ее также преследовала мысль, что он может погибнуть в результате несчастного случая во время поездки домой. Тем не менее, эти четыре года были для нас самыми спокойными и счастливейшими в жизни моей матери, которая прекрасно чувствовала себя среди жителей села и сжилась с ними. Только позже я поняла, что на нас охотились советско-московские репатриационные комиссии и агенты.
Год 1952 особенно был опасен для нас, и мы с отцом прятались в течение нескольких месяцев в маленьком селе Оберлав возле Гармиш-Партенкирхен. К несчастью, все трое детей заболели воспалением желез и вынуждены были в течение двух месяцев провести в кровати.
Все эти четыре года мы были полностью оторваны от украинцев, это угрожало нам, детям, полным отчуждением от украинской среды и языка. Но мой отец, не считаясь со своей ответственной и изнурительной работой, находил всегда достаточно времени для того, чтобы учить меня украинской истории, географии и литературе, также побуждал меня к чтению украинских книг. Мой брат и сестра, еще до того, как пошли в немецкую народную школу, в возрасте пяти и четырех лет, уже научились читать и писать по-украински.
В то время я еще не знала, кем был мой отец, хотя и не могла понять, почему мы изменили нашу фамилию; но я не решилась спросить об этом отца.
В 1954 году мы переехали в Мюнхен, только для того, чтобы избавить отца от ежедневной небезопасной езды (80 км), а также потому, что детям здесь было лучше учиться.
В тринадцать лет я начала читать украинские газеты и читала много о Степане Бандере. С течением времени, при сопоставлении различных случаев, постоянной смены фамилии и того, что вокруг моего отца всегда было много людей, у меня возникли определенные догадки. Когда как-то один мой знакомый проговорился, то я уже была уверена, что Бандера — это мой отец. Уже тогда я для себя поняла, что не смею рассказать об этом моим младшим брату и сестре; было бы очень опасно, если бы маленькие дети по своей наивности в чем-то проговорились.
С 1954 до 1960 года, то есть еще год после смерти моего отца, мы жили в Мюнхене.
Мой покойный отец уставал от постоянной охраны и иногда был неосторожен. Он твердо верил, что находится под особой Божьей защитой, и говорил: «Если меня хотят убрать, то найдут способ ликвидировать меня вместе с охраной». Он ездил на своем автомобиле в украинскую католическую церковь, где подсудимый впервые его увидел.
Подсудимый утверждает, что из-за нерешительности и угрызений совести он не выполнил тайного убийства в мае 1959 года. В то время было известно, что моему отцу угрожают, и поэтому охрана была усилена.
Сегодня, через три года после смерти моего отца, я говорю в первую очередь от лица моей мамы, которая отдала свою молодость моему отцу и своим детям.
Я хочу еще вернуться к признаниям подсудимого, где он говорит о том, как цинично Сергей его успокаивал, говоря, что дети Бандеры будут еще ему «признательны» за этот поступок. Это циничное утверждение свидетельствует о том, что КГБ планировал схватить нас, детей, вывезти нас в Советский Союз, сломать наше сопротивление ужасными методами, которые там сегодня практикуются, и сделать из нас коммунистов, чтобы мы осуждали нашего родного отца. Именно таким способом пробовали воспитать коммунистом сына генерала Тараса Чупрынки, Главного Командира УПА, который погиб в 1950 году в Белогорще. Сергею должно было быть ясно, что это единственный способ привести нас, детей, к такому отношению.
