Читая, Никита жует слова. Я не могу поверить, что этот нахальный парень с рэперовскими ужимками стесняется читать вслух. Или просто боится вступить в тот круг, который сейчас пробегают узники концентрационного лагеря, гремя по плацу деревянными башмаками?
«Ниманн протирал стекла очков. Они запотели. От тепла, которое он испытывал, читая в глазах заключенных страх смерти, страх, неумолимо гнавший их вперед, придававший им силы, подымавший их с земли, когда они падали, толкавший их дальше. Он ощущал это тепло желудком и глазами. В первый раз он ощутил его, когда убил своего первого еврея».
— Он убил своего первого еврея! — повторяет он фразу, которую уже прочел. — Когда ему пришлось ударить ев-ре-я!
— А что вам не нравится, Никита?
— Еврей, еврей, еврей! У переводчика слишком бедный язык.
— Подберите, пожалуйста, синоним к слову «еврей».
— Военнопленный! Вы специально дали мне прочесть этот отрывок. Почему надо акцентировать внимание на евреях?
— Никита, я объясню вам почему. Если вы исповедуете какую-то идею и вас бросают за нее в концлагерь, вы можете прогнуться и отказаться от своей идеи. Но если ты еврей и тебя только за это убивают, у тебя нет этой возможности — прогнуться. Каждый прочитывает то, что для него важно.
— Нет! — жестко возражает Паша. — Каждый прочитывает то, что написано. Автору жалко евреев, как собак!
— Он пишет так потому, что хочет раскрыть внутренний мир Ниманна, — раньше меня отвечает ему Лиза.
— Для меня это неважно! — говорит девочка, сидящая рядом с ней. — Перед лицом жизни и смерти это так ничтожно, так неважно, еврей ты или не еврей.
Второй ряд гудит, решая, важно это или нет.
— Так почему же это важно для ваших одноклассников? — спрашиваю я сидящих в этом ряду.
— У всех разные убеждения, — выкрикивает девочка из третьего ряда. — Может, на них так подействовали разговоры с родителями. Все люди, и у всех свои чувства.
— А что их жалеть? — спрашивает Никита, имея в виду евреев.
— Смотрите, — зовет меня Паша, — тут описание идет: «замкнутый мещанский мирок».
— Так его видит Ниманн! — кричу я ему через класс.
— Это разве Ниманн написал?! — кричит он мне в ответ.
— Паша! У меня! Такое чувство! Будто вы! Читаете первую книжку в жизни!
Все смеются, и по взгляду Паши я понимаю, что совершила ошибку и он меня уже не простит, хоть и прочел больше книг, чем его одноклассники.
— Паша, — подхожу я к нему, — когда я услышала, как вы говорите об обещании Гитлера, как вы читаете слова Ниманна, я… я просто не верю, что вы это серьезно.
Он не отвечает, только снова кидает на меня недружелюбный взгляд, и я понимаю, что мой с ним бой проигран, и проиграла я его именно тогда, когда вообще начала воевать со своим учеником.
До конца урока остается пятнадцать минут. Какие новые знания я успела дать этим детям? Никаких. Когда я понимаю, что их время, за которое их родители уплатили по полной программе, потрачено впустую, на меня вместе с гулом с «галерки» обрушивается осознание: я взялась не за свое дело.
— Перестаньте разговаривать, — прошу я третий ряд. Они не обращают на меня внимания. — Пожалуйста, перестаньте разговаривать, — прошу я снова.
Я еще жду какое-то время, а потом жестко и тихо говорю:
— Пошли вон!
Наступает тишина.
— Кто? — спрашивает девочка, которая со временем унаследует родительский бизнес.
— Вы, например.
— А еще кто?
— И вы.
Девицы выходят, гордо неся головы, как свергнутые с престола королевы. Хлопают дверью, но негромко. В наступившей тишине двигаюсь к первому ряду, чтобы получить поддержку от своих отличниц. Но они смотрят на меня с беспокойством.
— Вы не думайте, я прекрасно понимаю, что это очень тяжелая книга, — сдавленным голосом говорю я, — и она очень реалистична. Но… потом вы сможете читать «Муравьев». У вас прекрасная школа, и, наверное, действительно вокруг вас все замечательно и красиво. Но не у всех ведь так в нашей с вами стране. Вы, может быть, думаете: ну, что там концлагерь — дела давно минувших дней. Но эта книга рассказывает о том, как быстро добропорядочные граждане могут превратиться в жестоких убийц. Они убивают, но по-прежнему любят музыку, поэзию, своих комнатных собачек.
Из коридора несется звонок.
Первой мимо меня проходит девочка с сумкой Burberry, она дарит мне издевательскую усмешку. Второй идет Лиза и говорит «спасибо». Ребята выходят. «Спасибо» говорит каждый третий.
Урок четвертый. Главный герой
— Вы можете выгнать меня за дверь, — заявляет Паша.
— Я не доставлю вам такого удовольствия.
— А я вам не доставлю удовольствия спокойно вести урок.
— Неужели? — я встаю напротив Паши и смотрю ему в глаза, он отводит взгляд.
— Итак, у нас осталось мало времени, поэтому давайте сегодня поговорим о главном герое — 509-м. Почему он отказался от имени и стал называть себя номером?
— У него сломлен дух, воля, — говорит девочка из второго ряда. Эти ряды — словно ярусы активности. В первом она высокая, во втором — средняя, в третьем — никакая.
— Я бы не согласилась с тем, что 509-й — сломленный человек, — возражает отличница с умными глазами. — Номером подчеркивается только то, что он сильно изменился.
— Нет, — спорит Лиза, — это обобщенный образ, таких, как он, в концлагере много.
— Он хочет забыть свою прошлую жизнь, — выдвигает еще одно предложение второй ряд.
— А как вы вообще относитесь к главному герою? Паша, в телефоне вы ответа на этот вопрос не найдете. Уберите его.
— Мне он нравится, — отвечает отличница в модных туфельках. — Несмотря на нечеловеческие условия, он сохранил в себе качества, которые и в мирное время у людей сложно найти.
— Это правда, — соглашаюсь я. — 509-й — обычный человек, который остался таким, каким должен быть человек. Паша, пожалуйста, уберите телефон… Кстати, а как вы думаете, почему некоторых узников лагеря Ремарк называет мусульманами?
— Они такие… — начинает Петя, — голодные, холодные… За кусок хлеба могут убить, пойти на воровство.
— Ваши знакомые мусульмане регулярно воруют?
— Надо подумать, — бурчит Петя.
— А я думаю, что у автора просто такое представление о мусульманах, — говорит девочка, имени которой я не помню. — Вы же знаете, что есть радикально настроенные мусульмане.
— Те, которые совершают теракты? — спрашиваю я, замечая, как одна из обитательниц третьего яруса активности высоко тянет руку. Я киваю, обещая сейчас дать ей слово.
— Теракт в Домодедово совершил представитель того народа, который практикует кровную месть, — как бы нехотя вставляет Паша.
— Если рассматривать теракт в Домодедово, — возражает ему отличница, — то его совершил разочарованный человек. Таких разочарованных людей специально ищут, находят и просят их помочь в… совершении революции.
— Говорите, — обращаюсь к девочке, которая по-прежнему тянет руку.
— А можно выйти? — спрашивает она.
— Я думала, вы хотите ответить на вопрос. Хорошо, идите…
— Если человек передумает и не нажмет на кнопку, за него это сделают другие. — В классе продолжается разговор о смертниках, в котором я не принимаю участия, просто слушаю.
— Дело в том, что за этим стоит другой человек, у которого руки остаются чистыми.
Пока они галдят, я сравниваю их со своими одноклассниками и понимаю, что эти дети значительно умнее. Что их делает такими — плотный информационный поток или наличие смертников, которые уравнивают нас всех?
— Начальник концлагеря тоже удобрял цветы прахом заключенных!
— Моя точка зрения, — говорит Петя, — все военачальники, которые так себя вели… Им просто с детства навязывали, что есть одна раса, а остальные — не люди.
— Просто Петя на прошлом уроке невнимательно слушал, — язвительно вставляет Паша. — А я объяснял, что убивали не только евреев.
— Проблема в том, что идеология может смягчать душевные терзания, — говорит отличница. — У человека расширяются рамки. К кроликам он может по-прежнему относиться хорошо, но не к людям, имеющим другую идеологию…
— Сонечка, если вы будете разговаривать, я вас пересажу поближе к себе.
— А что мне делать, если я имбецилка?! — кричит Сонечка. Ее подружка с сумочкой снова усмехается — она радуется каждый раз, когда я делаю ее соседке замечание.
— Почему вы имбецилка? — спрашиваю я. — Вы — нормальная девушка, просто создали себе неправильный образ глупой болтушки.
— Она уже из него не выберется, — ехидничают девочки, сидящие рядом с ней. Сонечка хихикает.
Я рассказываю о радужном мире начальника концлагеря, у которого уютный дом и сарай с пушистыми кроликами. Мы говорим о той реальности, которую он моделирует вокруг себя, чтобы не замечать черного мира концлагеря.
