В ту ночь лишь у немногих воинов 2-й бронетанковой и 4-й пехотной дивизий были на уме такие серьезные мысли. Большинство было слишком занято, наслаждаясь, как вспоминал потом рядовой 1-го класса Джон Холден из Мейсвилла, штат Северная Каролина, «величайшей ночью, которую когда-либо знало человечество». Холден провел ее «в славном мире вина, женщин и песен». Техник Дейвид Маккредил из 12-й противотанковой роты направился «в кафе, где все было бесплатно, французы сходили с ума от счастья, женщины танцевали на крышке рояля, мы все выпили и беспрерывно пели «Мерсельезу», хотя и не знали слов».
Казалось, из каждого танка, бронемашины и джипа обеих дивизий доносился счастливый смех солдат и парижанок. В сотнях кафе, за занавешенными для светомаскировки дверями они пили, танцевали, пели, смеялись и любили.
Робер Мади, наводчик, помнивший длину Елисейских полей, остановился на ночь вместе с экипажем «Симуна» в середине этого проспекта. Они освободили «Лидо». На опустевшей танцплощадке Мади и его приятели получили подарок, который заставил их забыть о своей протухшей утке: лучшее шампанское в самом знаменитом ночном клубе мира.
На улице Ушетт, около штаба 12-го полка, под музыку оркестра пожарников прямо на открытом воздухе развернулся бал, как в день Бастилии. К сержанту охраны Томасу У. Ламберо подвели взволнованную женщину средних лет. Она хотела знать, у всех ли бойцов были девушки на ночь. Ламберо заверил ее, что ситуация полностью контролируется.
В Венсеннском лесу командир одного из пехотных батальонов этого полка, беспокоясь о дисциплине, приказал солдатам установить свои двухместные палатки в линию по отделениям и назначил подъем и построение на рассвете. Только когда все было так и исполнено, он смог оценить степень своей ошибки: практически из каждой палатки выбирался усталый солдат… и заспанная девушка.
В ту счастливую ночь языкового барьера не существовало. Продолжая перелистывать армейский разговорник в поисках чего-нибудь, что можно было бы сказать сидевшей рядом хорошенькой девушке, рядовой 1-го класса Чарли Хейли из роты «В» 4-го саперного батальона размышлял над тем, каким дурацким учреждением является армия. «Представь-ка, — говорил он сам себе, — каково будет сказать этой девушке: «У вас есть яйца?»»
Техник-сержант Кен Дейвис, предприимчивый пенсильванец, вызубрил единственную полезную фразу: «Вуз эт тре жоли»[34]. Пока Дейвис готовился воспользоваться ею, к его грузовику подбежала группа возбужденных бойцов ФФИ, разыскивавших нескольких американцев, чтобы те помогли выкурить снайпера. Дейвис отправился с ними.
На обратном пути в машину, в которой он ехал, врезался грузовик, в результате чего сержант вылетел на мостовую и потерял сознание. Приходя в себя, Дейвис увидел склоненные над ним лица, то возникающие, то вновь расплывавшиеся. Одно из них было женским и очень симпатичным. К его большой досаде, тщательно заученная фраза выскочила из головы. Вместо этого он все повторял и повторял стоявшей над ним симпатичной парижанке другую фразу. Это была фраза, которую он и его приятели произносили в Нормандии в оправдание периодической конфискации цыпленка или утки: «Это слишком низкая цена за свободу».
Среди веселья, смеха, счастья в этот вечер никто не заметил грузовик-пикап с наглухо закрытым брезентовым верхом, быстро кативший по авеню Италии. Один из пассажиров поглядывал в щель на царившее снаружи празднество. Он увидел, как американский солдат нагнулся и подтянул в башню своего танка девушку. Толпа вокруг них аплодировала. Дитрих фон Хольтиц грустно прикрыл брезентовый клапан и подумал, что заканчивается целая эра в его жизни. Сидевший рядом полковник Ганс Яй в утешение ему заметил: «Война закончится через восемь недель». «Нет, — ответил фон Хольтиц, — в Германии из-за каждого дерева по ним будет стрелять какой-нибудь сумасшедший. Вот увидите». После этих слов, закурив первую в своей жизни американскую сигарету, Дитрих фон Хольтиц откинулся назад и, погрузившись в меланхоличное молчание, продолжил свой путь из города, который помог спасти, навстречу двум годам и восьми месяцам пребывания в лагерях союзников.
* * *
Для большинства солдат 2-й бронетанковой и 4-й пехотной дивизий, которым посчастливилось пережить этот сказочный день, воспоминание о испытанных тогда чувствах, ласке, увиденной красоте всегда будут связаны с образом женщины. У техника-сержанта Тома Коннолли это была прекрасная белокурая девушка в белом платье. Впервые он увидел ее, когда она смущенно направила свой велосипед к кружку ребятишек, собравшихся вокруг него на мощеном дворе старого шато, в котором его батальон разместил свой командный пункт. Ее звали Симона Пинтон, и ей было двадцать один. Ее белокурые волосы ниспадали до плеч, и двадцатисемилетнему солдату из Детройта она казалась самой прекрасной девушкой, которую он видел после отъезда из Штатов.
Он никогда не забудет ее первых слов. «Можно мне постирать вашу форму? — спросила она на ломаном английском. — Она очень грязная». При этих словах Коннолли почувствовал себя «неловким, косноязычным, очень грязным и очень благодарным». Вскоре после наступления темноты Симона принесла его чистую форму, и, взявшись за руки, оба отправились на прогулку по прилегающим кварталам. Коннолли показалось, что в ту ночь он «чокался с миллионом французов». Повсюду к ним подбегали смеющиеся люди, кричавшие «да здравствует любовь», «да здравствует Америка» и «да здравствует Франция». Они предлагали молодой паре вино и цветы и свое обожание. Наконец, усталые и счастливые, они ускользнули от восхищавшихся ими толп. Оставшись вдвоем, долговязый сержант из Детройта и прекрасная француженка в белом платье взбежали на невысокий, поросший деревьями холм. На его вершине они со смехом упали в траву. Над головой Коннолли было море звезд, а вдалеке, в центре Парижа, на фоне более светлого неба вырисовывался темный силуэт Эйфелевой башни. Симона нежно обхватила его голову и положила себе на колени. Она наклонилась и поцеловала его, и ее белокурые волосы рассыпались у него по лицу. Затем движением, существующим с тех пор, как появились мужчины, женщины и руки, она начала осторожно гладить его волосы. «Забудь о войне, — тихо прошептала она. — На сегодня, мой маленький Том, забудь о войне».
26 августаПотрясенные и все еще не верящие в происходящее парижане пробуждались, чтобы прожить первый полный день свободы. Освободители и освобожденные, разминая онемевшие члены, иногда с тяжелой от похмелья головой, но все еще переполненные энтузиазмом прожитого дня, жмурились от теплого солнечного света, заливавшего Париж в ту субботу, 26 августа.
* * *
Этот день будет прежде всего днем Шарля де Голля. Всю ночь радио объявляло о его парадном марше по Ели-сейским полям. До самого рассвета станки непрерывно печатали тысячи транспарантов с надписями «Да здравствует де Голль». Де Голлю предстояло рандеву с историей, которое должно было стать кульминацией его четырехлетнего крестового похода, неофициальным плебисцитом, в ходе которого он получит подтверждение своего права заставить замолчать своих политических соперников.
Де Голль считал важным, чтобы по пути его следования к Нотр-Дам были расставлены солдаты 2-й бронетанковой дивизии. Они нужны были ему для обеспечения безопасности. Но еще важнее, как он полагал, было то, чтобы своим количеством и видом войска произвели на население впечатление мощной поддержки его правительства. В обход командных инстанций союзников де Голль отдал приказ Леклерку собрать войска для парада. В качестве единственной уступки он согласился направить одну из боевых групп на северо-восток, в Ле-Бурже, где угрожала контрнаступлением группировка немецких войск.
Весь план был чрезвычайно опасным. В городе, до конца еще не очищенном от немецких снайперов, когда лишь один полк американской армии и боевая группа 2-й бронетанковой дивизии преграждали путь в столицу немецкому арьергарду, де Голль предлагал собрать вместе свыше миллиона людей и виднейших лидеров страны. С самого дня высадки, когда у побережья Нормандии стояла армада судов, у люфтваффе не было такой соблазнительной и столь усердно разрекламированной цели.
И все же, несмотря на этот риск, де Голль решил осуществить задуманное. Его собственное политическое будущее и, как он был уверен, будущее Франции зависело от того, пойдет ли он на этот риск. Он должен был утвердить свою власть, свою роль лидера немедленно, пока столица пребывала на гребне волны чувств по поводу своего освобождения.
Первым следствием его решения был конфликт с американскими союзниками. В 10 часов утра, ничего не подозревая о приказе де Голля 2-й бронетанковой, в распоряжении ее штаба появился офицер из V корпуса с распоряжениями на текущий день. Командующего V корпусом генерала Леонардо Т. Джероу беспокоили оголенные подходы к городу; он хотел, чтобы дивизия заняла оборонительный рубеж на северо-восточном направлении от столицы. В V корпус сообщили, что на 2-ю бронетанковую дивизию в этот день рассчитывать нечего.
