Моше Бела - Мир Жаботинского

В планах «политического наступления» ради укрепления позиций идеи еврейского государства живой иврит должен занять важное место...

Неважно на первых порах, как будет проявляться это возрождение: газетой, обществом «Тарбут» или модой на золотые брошки в форме ивритских букв[*], важно дать миру понять, какая это огромная сила — народ, способный поднять нить, тянущуюся к нему через сотни поколений, нить почти что утерянную, отряхнуть с нее пыль и протянуть ее дальше, на сотни поколений вперед. Возродить язык, на котором Боаз и Рут объяснялись в любви тогда, когда предки нынешних англичан не видели ни одной буквы... Похоже, у нас на самом деле есть основание гордиться тем, что мы по Божьей милости — евреи?..

Вот что написал Жаботинский по поводу смерти великого национального поэта Хаима-Нахмана Бялика:

Это не только будут читать, этому учиться будут у Бялика — доколе будет светить солнце, доколе будет жива молодость в нашей земле и доколе в устах нашего народа будет звучать этот изумительный язык — переливающийся, как калейдоскоп, твердый, как железо, сверкающий, как золото, бедный словами, но богатый понятиями, жестокий в гневе, едкий в насмешке, нежный, как колыбельная, язык, слова которого иногда грохочут, как камни при горном обвале, а иногда — шелестят, как трава весенним утром, язык неповоротливый, с медвежьими когтями и крыльями жаворонка, язык Десяти заповедей и Исайи, язык проповедей и «Песни песней», язык «Песни дождя» и Иеремии, язык забытый и незабываемый, похороненный, но вечно живой — язык Бялика.

Пусть Эри знает хорошо по-еврейски. В остальном не даю тебе никаких советов.

Жаботинскому принадлежит большой вклад в распространение иврита как разговорного языка — и не только в Эрец Исраэль, но и в странах рассеяния. Предметом его главной заботы было молодое поколение, именно от него он в особенности требовал «активности в языке». Естественно, что в первую очередь Жаботинский добивался владения языком от членов молодежного движения, которое было наиболее близко его сердцу, доступно его влиянию и руководству,— речь идет о Бейтаре. Поэтому одним из пунктом присяги Бейтара он сделал обязательство бороться за укрепление позиций иврита: «Иврит — мой язык и язык моих сыновей в Эрец Исраэль». Жаботинскому причиняло боль то, что «гебраизация» движения продвигалась медленными темпами, поэтому он обратился к членам Бейтара с взволнованным требованием:

Я ожидаю «гебраизации» Бейтара. Насмешка и издевательство — отвечать мне оправданиями и ссылками на мнимую трудность изучения иврита. Не рассказывайте мне сказок, мои юные друзья! Нет никакой трудности. Препятствие только одно — недостаток «хадара». Никак не сочетается с этим качеством такое явление, когда юноша или девушка называют себя членами Бейтара, носят коричневую рубашку под цвет земли нашей родины, считают себя готовыми к служению и жертвам — но самую скромную, первую жертву — изучение своего языка — они не готовы принести. Нет, это не «хадар».

Потрудитесь собрать в ближайшие дни всех членов первичных организаций всех степеней и сообщите им на языках, которые им доступны, следующее: вот вам, мои молодые друзья, год, и в нем двенадцать месяцев. И в конце этого года вы или будете понимать иврит, или покинете нас. Я не желаю знать, тяжело это вам будет или легко: в том, что называется «хадар», нет места оправданиям.

Сходные требования Жаботинский адресовал и тем членам Бейтара, которые были далеки от своего еврейского наследия. К ним он не мог даже обратиться на иврите. Речь идет об американских членах Бейтара:

Нельзя стать настоящим членом Бейтара, не научившись говорить на иврите. И после того, как ты овладеешь ивритом,— говори на этом языке со всеми, кто способен понимать его. Даже если в начале это будет тебе трудно, даже если это причинит трудности твоему окружению. Цель Бейтара — повседневная борьба с препятствиями — личного, духовного, материального плана. Говорить на иврите в диаспоре — значит вести постоянную, ежеминутную борьбу.

За несколько лет до написания этого письма Жаботинский уже предпринимал усилия для того, чтобы приобщить еврейскую молодежь Соединенных Штатов к изучению иврита. Он предлагал ввести иврит в лагерях, где американская молодежь привыкла проводить лето. В статье, посвященной летним лагерям, приводится та же мотивация, к которой Жаботинский прибегал во время своей борьбы за основание еврейских школ на иврите в России:

Факты очень быстро забываются, когда в окружающей среде нет ничего, что напоминало бы о них. А у среды, в которой суждено жить нашим детям,— какая у нее связь с династией Маккавеев или с мучениками, погибшими в Майнце с именем Всевышнего на устах?

А идеи... Иногда я опасаюсь, что насаждение идей — напрасный труд, который не под силу человеку. Прогресс человечества зиждется на том, что каждое последующее поколение стряхивает с себя идейное наследие предыдущего. Тургенев назвал свой известный роман «Отцы и дети». Сын, отвергающий сам принцип, который отец хотел сделать краеугольным камнем его воспитания,— так движется мир. Может быть, лучше и не начинать, не делать напрасной попытки?.. Может быть, более надежен иной путь? Просто приучать ребенка, подавая ему личный пример, к честности и прямоте, открытости и вежливости, учить его умываться каждое утро, красиво вести себя за столом и не вмешиваться в то, что он думает о сионизме и ассимиляции, о сельскохозяйственных колониях в Крыму? Я не могу рекомендовать этот путь как принцип воспитания, я и сам не уверен в его правильности, я говорю только «может быть»,— но я говорю это со всей серьезностью.

Только один прочный след оставляет воспитание: язык, на котором к ребенку обращается учитель. Как и во многих случаях жизни, форма здесь оказывается важнее содержания. Мое поколение доказывает это наилучшим образом: то, что внушали нам учителя в русской гимназии, мы забыли; над идеями, которые они пытались нам привить, мы смеялись еще на гимназической скамье; но язык сделал нас своими пленниками. Для большинства из нас Россия давно стала чужой. Нам глубоко безразлично, что случится с этой страной в будущем. Но русский язык пристал к каждому уголку нашего сознания, несмотря на то, что мы расселились среди далеких народов, рассеялись между ними и языки этих народов не похожи на русский. Помимо своей воли, механически, мы листаем русские газеты, прислушиваемся к разговорам. Язык приговорил нас к пожизненной связи с народом и страной, судьба которых в действительности интересует нас не больше прошлогоднего снега.

Я признаю, что у нас, в условиях нашего галута, и, возможно, в Америке особенно, окончательная победа невозможна. Но даже десятая часть этой победы — достойное дело.

В другой части света, отделенной от Американского материка океаном, Жаботинский требует от родителей, которые еще не забыли усвоенные в детстве знания, не колеблясь обучать своих детей ивриту, даже когда кажется, что это тяжело (кстати, можно вспомнить, что Жаботинский не просто проповедовал другим, но сам осуществил эту программу в своем доме):

Есть немало отцов и матерей, свободно владеющих ивритом, которые, тем не менее, говорят с детьми только на языке страны, в которой живут. Никогда я не мог понять, почему. Если они хотят, чтобы ребенок чисто говорил по-английски,— нет повода для беспокойства, ребенок овладеет английским и без помощи отца, и часто эта «помощь» способна только ухудшить его произношение. Или, может быть, родители опасаются, что двуязычие вредно скажется на развитии ребенка? Но сегодня никто не верит в подобную чепуху. Семь языков может усвоить ребенок, если он привыкнет слышать их с раннего детства. Он не будет путать их между собой, и они не нанесут ущерба его духовному росту, напротив, будут способствовать развитию его способностей.

Нет нужды, чтобы на иврите говорили и отец и мать — достаточно одного из родителей. Я сам был свидетелем того, как отец, занятый в своей конторе, который мог только полчаса в день посвящать беседам и играм с ребенком, в конце концов приучил его не только понимать иврит, но и отвечать на иврите.