Объяснить проникновение в среду днепровских казаков тюрко-монгольской кочевой терминологии не так уж трудно, ввиду близости Крыма. Но наиболее вероятным ее источником были казаки же, только не свои, русские, а татарские. Представление о казачестве как специально русском явлении до такой степени распространено у нас и в Европе, что о существовании иноплеменных казачьих скопищ редко кому известно. Между тем Дон и Запорожье были, надо думать, младшими братьями и учениками казаков татарских.
На существование татарских казаков имеется множество указаний. Оставляя в стороне вопрос о большой Казахской орде за Каспием, которую некоторые историки, как Быкадоров и Эварницкий, ставят в родственную связь со|25: всем казацким миром, мы ограничимся более близкой нам территорией — Причерноморьем.
В 1492 г. хан Менгли Гирей писал Ивану III, что войско его, возвращаясь из-под Киева с добычею, было ограблено в степи «ордынским казаками». Об этих ордынских или «азовских» казаках-татарах неоднократно пишут русские летописцы со времен Ивана III, характеризуя их как самых ужасных разбойников, нападавших на пограничные города и чинивших необычайные препятствия при сношениях Московского государства с Крымом. «Поле не чисто от азовских казаков»,— читаем мы постоянно в донесениях послов и пограничных воевод государю. Татарские казаки, так же как русские, не признавали над собой власти ни одного из соседних государей, хотя часто поступали к ним на службу. Так, отряды татарских казаков состояли на службе у Москвы, не гнушалась ими и Польша. Известно, по крайней мере, что король Сигизмунд-Август призывал к себе белгородских (аккерманских) и перекопских казаков и посылал им сукно на жалованье. Но чаще всех привлекал их себе на помощь крымский хан, имевший постоянно в составе своих войск крупные казачьи отряды. Разбойничая на пространстве между Крымом и московской украйной, татарские казаки были в военном, бытовом и экономическом отношении самостоятельной организацией, так что польские летописцы, зная четыре татарские орды (заволжскую, астраханскую, казанскую, перекопскую), причисляли к ним иногда пятую — казацкую [24].
Надо ли после этого ходить далеко на Запад в поисках образца для Запорожской Сечи? Истинной школой днепровской вольницы была татарская степь, давшая ей все — от воинских приемов, лексикона, внешнего вида (усы, чуб, шаровары) — до обычаев, нравов и всего стиля поведения. Прославленные морские походы в Туретчину выглядят совсем не патриотическим и не благочестивым делом. Сами украинофилы прошлого века знали, что казаки «розбивали по Чорному морі християнське купецтво заодно з|26: бесурменським, а дома пліндрували руські свої городи татарським робом» [25]*.
«Были в Швеции казаки запорожские, числом 4000,— пишет одна польская летопись,— над ними был гетманом Самуил Кошка, там этого Самуила и убили… Казаки в Швеции ничего доброго не сделали, ни гетману, ни королю не пособили, только на Руси Полоцку великий вред сделали, и город славный Витебск опустошили, золота и серебра множество набрали, мещан знатных рубили и такую содомию чинили, что хуже злых неприятелей или татар»~{23}.
Под 1603 годом повествуется о похождении казаков под начальством некоего Ивана Куцки в Боркулабовской и Шупенской волостях, где они обложили население данью в деньгах и натуре.
«В том же году в городе Могилеве Иван Куцка сдал гетманство, потому что в войске было великое своевольство: что кто хочет, то делает. Приехал посланец от короля и панов радных, напоминал, грозил казакам, чтоб они никакого насилия в городе и по селам не делали. К этому посланцу приносил один мещанин на руках девочку шести лет, прибитую и изнасилованную, едва живую; горько, страшно было глядеть; все люди плакали, Богу Создателю молились, чтобы таких своевольников истребил навеки. А когда казаки назад на Низ поехали, то великие убытки селам и городам делали, женщин, девиц, детей и лошадей с собою брали; один казак вел лошадей 8, 10, 12, детей 3, 4, женщин или девиц 4 или 3» [26]*.
Чем эта картина отличается от вида крымской орды, возвращающейся с ясырем из удачного набега? Разница, может быть, та, что татары своих единоверцев и единоплеменников не брали и не продавали в рабство, тогда как для запорожских «лыцарей» подобных тонкостей не существовало.
Школа Запорожья была не рыцарская и не трудовая крестьянская. Правда, много крепостных мужиков бежало туда, и много было поборников идеи освобождения селянства от крепостного права. Но принесенные извне, эти идеи замирали в Запорожье и подменялись другими. Не они определяли образ Сечи и общий тонус ее жизни. Здесь существовали свои вековечные традиции, нравы и|27: свой взгляд на мир. Попадавший сюда человек переваривался и перетапливался, как в котле, из малоросса становился казаком, менял этнографию, менял душу. В глазах современников как отдельные казаки, так и целые их объединения носили характер «добычников». «Жен не держат, землю не пашут, питаются от скотоводства, звериной ловли и рыбного промысла, а в старину больше в добычах, от соседственных народов получаемых, упражнялись» [27]*. Казакование было особым методом добывания средств к жизни, и тот же Папроцкий, воспевавший казаков как рыцарей, признается в одном месте, что в низовьях Днепра «сабля приносила больше барышей, чем хозяйство» {24}. Именно поэтому в казачество шли не одни простолюдины, но и шляхта, подчас из очень знатных родов. Насколько возвышенными были их цели и устремления, видно из случая с знаменитым Самуилом Зборовским {25}. Отправляясь в Запорожье, он мечтал о походе с казаками на московские пределы, но явившись в Сечь и ознакомившись с обстановкой, меняет намерение и предлагает поход в Молдавию. Когда же татары приходят с дружеским предложением идти совместно грабить Персию, он охотно соглашается и на это. Запорожские мораль и нравы хорошо были известны в Польше: коронный гетман Ян Замойский, обращаясь к провинившимся шляхтичам, выставлявшим в оправдание прежних проступков свои заслуги в запорожском войске, говорил: «Не на Низу ищут славной смерти, не там возвращаются утраченные права. Каждому рассудительному человеку понятно, что туда идут не из любви к отчеству, а для добычи» [28]*.
Даже в поздние времена, в начале XVIII века, казаки не стеснялись называть свое ремесло его собственным именем. Когда Булавин поднял на Дону восстание против Петра Великого, он отправился в Запорожье с целью прибрать там себе помощников. Сечь заволновалась. Одни стояли за немедленное соединение с донским атаманом, другие боялись порывать с Москвой. Дошло до смены кошевого и старшины. Умеренная группа одержала верх, и порешили всей Сечью не выступать, а разрешить желающим присоединиться к Булавину на свой риск. Булавин|28: встал в самарских городках {26} и обратился к запорожцам с призывом:
«Атаманы молодцы, дорожные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники! Кто похочет с военным походным атаманом Кондратием Афанасьевичем Булавиным, кто похочет с ним погулять по чисту полю красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить, то приезжайте в черны вершины самарские!» [29]*
До учреждения оседлого реестрового казачества в середине XVI века термином «казак» определялся особый образ жизни. «Ходить в казаки» означало удаляться в степь за линию пограничной охраны и жить там наподобие татарских казаков, т. е., в зависимости от обстоятельств, ловить рыбу, пасти овец или грабить.
Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один — оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой — гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южнорусской культурой, а стихией враждебной, пребывавшей столетиями в состоянии войны с нею.
Высказанная многими русскими историками, мысль эта поддержана ныне немецким исследователем Гюнтером Штёклем, полагающим, что первыми русскими казаками были обрусевшие крещеные татары. В них он видит отцов восточнославянского казачества.
Что касается легенды, приписывающей запорожцам миссию защиты славянского востока Европы от татар и турок, то она ныне достаточно развенчана накопившимся документальным материалом и трудами исследователей. Казацкая служба на краю Дикого Поля создана инициативой и усилиями польского государства, а не самого казачества. Вопрос этот давно ясен для исторической науки.|29:
