Детский вопрос / Политика и экономика / Те, которые...
Детский вопрос
/ Политика и экономика / Те, которые...
В поисках ответа на вопрос, чья правда «правдее» — европейская или наша, — Конституционный суд во главе с Валерием Зорькиным зашел в тупик. Суть вот в чем. Один российский офицер развелся с женой и решил сам воспитывать детей. Попросив как-то отпуск по уходу за ребенком, он получил отказ от командования и судебных инстанций, поскольку привилегия сия распространяется лишь на женщин-военнослужащих. Решение подтвердил и КС. Но офицер не сдался и пошел в Европейский суд по правам человека. В итоге год назад ЕСПЧ встал на его сторону. Теперь ведомству Зорькина придется рассматривать правомерность принятого им же решения на предмет соответствия Конституции. Такая вот правовая коллизия досталась российской Фемиде накануне 20-летия принятия Основного закона. Как говорится, не позавидуешь.
На стороне офицера — международное право и даже Основной закон страны, а точнее, четвертая часть его 15-й статьи: «Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». На стороне Ленинградского окружного военного суда — Гражданский процессуальный кодекс, который в случае правового конфликта между нашим и международным правом не предписывает отечественной Фемиде брать по козырек. Кто прав, кто виноват? Решать Зорькину и его команде. Хотя детские вопросы, как известно, самые трудные. Речь не об офицерской семье: это у молодой российской демократии все еще остаются разночтения с демократиями пожилыми в трактовке основ — прав и свобод человека и гражданина.
Начальник космоса / Общество и наука / Спецпроект
Начальник космоса
/ Общество и наука / Спецпроект
Анатолий Киселев — о том, как уступил место Руцкому и угодил в почтовый ящик, как японцы помогли заводу Хруничева заработать первый миллион, а американцы с легкой руки Немцова едва не выкупили наше секретное предприятие, за что Ельцин грозил кулаком Чубайсу, а также история про то, почему затопили станцию «Мир»
Судьбу нашего героя вершили хрущевские реформы, когда практически все авиационное производство пустили под нож, сделав ставку на ракеты. Мечтавшему посвятить свою жизнь самолетам Анатолию Киселеву пришлось нацелиться на космос. Проработав почти полвека на предприятии, носящем имя Михаила Хруничева, он не только руководил созданием орбитальных станций «Салют», «Мир», МКС, участвовал в разработке и пусках ракет-носителей «Протон» и «Ангара», но и сумел отстоять космическую отрасль в лихие 90-е…
— Анатолий Иванович, космос — это ваша детская мечта?
— Можно сказать и так, хотя со школьных лет я мечтал все-таки об авиации. Я родился и вырос на Смоленском бульваре. В войну уехали семьей в Среднюю Азию, а в 1944 году вернулись, поселившись на Кастанаевской улице в Филях, в деревянном бараке. Мои родители были из деревни. Отец всю жизнь проработал водителем грузовика, мать — буфетчицей. В школу я пошел практически случайно. Как сейчас помню, 1 сентября утром все старшие ребята стали собираться около барака. Кто-то спросил меня: «А ты почему не идешь в школу? Пошли с нами!» Я и пошел — без портфеля, тетрадок и ручек. Меня поставили в конец линейки, последним, где была табличка «1А». Пришли в класс, учительница стала зачитывать фамилии по журналу, а потом спросила, кого пропустила. Я встал и назвал фамилию и имя. Она записала их в журнал, так начался мой первый в жизни урок. Учительницу звали Нина Александровна Олсуфьева.
Вечером родители пришли домой и я им рассказал, что теперь хожу в школу. Они отреагировали спокойно: дали мне денег, чтобы я самолично купил себе тетрадки, ручки, карандаши. Так началась моя школьная жизнь. Учился нормально, старательно, хотя и не был отличником. Еще всей душой любил спорт. С 8-го класса всерьез занялся волейболом.
Мне уже в школе нравилась авиация, и после 10-го класса я пошел сдавать экзамены в самолетостроительный техникум, но не поступил: на математике помогал соседу, за что меня выгнали из аудитории. Унывать не стал и поступил в техническое училище при филевском заводе № 23, который тогда именовался почтовым ящиком № 22. Чем занимается предприятие, я толком не знал.
После училища меня распределили электромонтажником 3-го разряда в цех № 7 окончательной сборки самолетов. Но я хотел учиться дальше и отправился на подготовительные курсы в Московский авиационно-технологический институт, где, кстати, познакомился со своей будущей супругой Татьяной Сорокиной. Вместе с ней поступили в институт. Только она пошла на дневное, а я на вечернее отделение, потому что иначе учиться не позволяла работа.
Второкурсником меня перевели на должность инженера-технолога. В мои обязанности входил монтаж топливных баков в крыльях самолетов М-4 и 3М. На работу ездил в подмосковный Жуковский, где дорабатывали и испытывали новые самолеты на аэродроме Летно-исследовательского института. Там я впервые увидел знаменитого авиаконструктора Владимира Михайловича Мясищева. Подтянутый, стройный, спокойный, одет всегда с иголочки. Иногда он приходил в генеральском мундире, который ему очень шел. В то время я и подумать не мог, что пройдет 20 лет, я стану директором завода имени Хруничева и он позвонит мне по «кремлевке» и попросит изготовить стапели для своего нового самолета…
— Прежде чем судьба вас свела, в ракетной отрасли произошло немало событий.
— Да, и прежде всего это события 1960 года, судьбоносные для всей ракетно-космической отрасли. В ходе хрущевских реформ мясищевское ОКБ-23 передали в подчинение генеральному конструктору Владимиру Николаевичу Челомею. Нашему заводу предписали свернуть авиационное производство и перепрофилировали на ракетную тематику. Трудно сейчас даже представить себе, в каком состоянии находились конструкторы, инженеры, рабочие, которые в один миг из авиаторов превратились в ракетчиков. Но наше мнение никто не спрашивал, партия сказала: надо.
Мне предстояло разрабатывать технологию монтажа двигателей на ракетах УР-100, легендарной «сотке», родоначальнице целого поколения боевых ракет. По долгу службы я изучил конструкцию ракетных двигателей, тогда совершенно секретную. Не поверите, но это знание однажды помогло мне на экзамене в институте: попался билет «Поршневые двигатели». Знал я этот вопрос неважно и предложил преподавателю поговорить лучше о перспективных ракетных двигателях, он согласился. Я взял чистый лист бумаги, начертил контур двигателя, его основные агрегаты, камеру сгорания, прочие элементы и начал объяснять происходящие процессы. Преподаватель задал несколько вопросов, взял зачетку, поставил «отлично» и хотел взять листок себе. Я его опередил и на глазах у него порвал лист на мелкие кусочки. Все-таки информация была секретной.
К окончанию института я был руководителем дипломных работ моих друзей, которые учились на дневных отделениях. Тогда же, в 1964 году, я в статусе начальника лаборатории испытаний систем управления ракет впервые оказался на космодроме Байконур, который запомнился мне прежде всего одуряющей жарой. В тени 50 градусов, бытовые условия никакие, спать приходилось, завернувшись в мокрую простыню. В комнатах жили по четыре человека. Но мы были молоды и в такое пекло ухитрялись еще ездить на казалинские озера ловить сазанов.
Спустя два года комплекс с ракетой УР-100 приняли на вооружение, хотя к постановке на боевое дежурство приступили раньше. Меня назначили техническим руководителем от завода-изготовителя при постановке на боевое дежурство первого полка Ракетных войск стратегического назначения. Это под Читой. Потом были Красноярск, Пермь, Бологое, Кострома, Саратов, Хмельницкий, Козельск…
