Когда я привлек внимание иксиан к этому обстоятельству, наивно ожидая, что мое замечание их смутит, они мне ответили так: "Вы, земляне, приговорены к смерти, - но что такое смерть? Это невозможность всего, что возможно. Мы бессмертны - но что такое бессмертие? Это возможность всего, что невозможно".
Не слишком удовлетворенный этим ответом, я попросил уточнить, что они имеют в виду. Тогда они открыли мне главный замысел, которым вдохновлены все их работы и о котором они раньше не обмолвились даже словом, боясь, судя по всему, меня шокировать. То, что я узнал, не столько шокировало меня, сколько поразило, хотя за время моего пребывания на Иксе я уже привык ничему не удивляться. Решение, найденное, или, по меньшей мере, намеченное бессмертными, снимает проблему самым радикальным образом... но какой ценой! - ценой принесения в жертву их плоти, призванной жить in saecula saeculorum. Поскольку все трудности, которые они встречают на своем пути, связаны с пространственностью человека, нужно, считают они, лишить его этого качества, нужно его деспациализировать. Как известно, человек - это не душа, имеющая придатком тело, но существо из плоти и крови; его структура предполагает пространственность точно так же, как она предполагает разумность. Задача, стало быть, состоит в том, чтобы преобразовать эту структуру: устранить из нее тело, оставив только разум, и тем самым вывести человеческое существо за пределы пространственно-временного универсума. Они тщетно пытались мне растолковать, как именно они могли бы этого достигнуть (я употребляю здесь сослагательное наклонение, они использовали настоящее время изъявительного). Вы, конечно, скажете, что тут и понимать нечего, что это просто бред. И вот что странно: после возвращения на землю мне, как и вам, это тоже кажется бредом. Но там, на Иксе, я верил всему, что говорили мне эти чистые, светлые, воздушные существа, рядом с которыми я чувствовал себя грузным, тупым, погрязшим в своей животности. Попытаюсь так или иначе представить их точку зрения: они намерены, избавившись от тела и последних следов эмоциональности, преодолеть все внешние ограничения, стать чистыми интеллектами, представляющими собой causa sui и в силу этого абсолютно свободными, - я бы сказал, ничего не чувствующими ангелами. Тогда их нескончаемость превратится в вечность: произойдет чудо, и это чудо сотворит их наука, их техника. Они перейдут от потенциальной бесконечности к бесконечности реальной. "Но тело - заметил я им, - образует основу вашей индивидуальности; как только вы утратите локализацию, вы перестанете отличаться друг от друга, вы будете уже не ста миллионами человек, а Единым, не богами, а Богом, не чем иным, как мыслью, мыслящей самое себя, Богом одного из наших философов, жившего три тысячи лет назад". - "Наверно, это был очень умный человек, - ответили мне они, - мы были бы рады видеть его среди нас".
Заметьте: бессмертные, сами того не зная, хотят достигнуть такого же всеобъемлющего единства на уровне мышления, к какому их предки приблизились на уровне эмоций.
Я кончил, господа. Теперь, думаю, вы понимаете, почему я решил не публиковать эту часть моего доклада до того, как изложу вам, хотя бы в основном, ее содержание. Передаю вам этот документ и все необходимые приложения: иллюстрации, магнитофонные записи, расшифровки моих бесед со специалистами - биологами и врачами, детально объяснившими мне метод перехода в бессмертное состояние. Вооруженные опытом иксиан, мы смогли бы избежать тех ужасных потерь, которые понесли они. Итак, бессмертие, можно сказать, у нас в руках.
Решать вам.
1 К дружескому кругу "шлецерианцев", наряду с Г. Пиконом, принадлежали Ж. Пуле, с которым Шлецер часто полемизировал и которому посвятил свой "Секретный доклад", Ж. Руссе, И. Бонфуа, Ж. Старобинский. Показателен отзыв о Шлецере Ж. Старобинского, цитируемый в статье Г. Пикона: "Его взыскательность помогала нам
обрести большую чистоту, ясность мысли - в духе Веселой Науки. Мне он представляется ректором какого-то тайного университета (подлинного университета). <...> В наших сердцах он навсегда останется нашим первым читателем". Шлецер был близок к редакции издававшегося в 1967-1972 гг. журнала "Эфемер", созданного Г. Пиконом, Ж. Дюпеном, И. Бонфуа, Л.-Р. Де Форе, А. Дю Буше, к которым позже присоединились П. Целан и М. Лейрис.
2 Кроме трехтомного собрания основных сочинений Шестова, Шлецером были переведены на французский язык "Записки сумасшедшего", "Шинель", "Нос", "Невский проспект" Гоголя, "Герой нашего времени" Лермонтова, "Казаки", "Смерть Ивана Ильича", "Хозяин и работник", "Война и мир" Л. Толстого, "Записки из подполья", "Бедные люди", "Бесы" Достоевского, "Леди Макбет Мценского уезда", "Очарованный странник" Лескова, "Князь Серебряный" А. Толстого, "Скучная история" Чехова.
3 Цитирую по: Picon GaСtan. Les formes et l'esprit (la pensОe de Boris de Schloezer) // Schloezer Boris de. Pour un temps. Paris: Centre Georges Pompidou; Pandora Editions, 1981. P. 61-66.
4 Ср.: Rousset Jean. Pour Boris de Schloezer // Ibid. P. 37-40.
5 См.: Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 24, 71, 89 и др. В этом контексте заслуживает внимания предположение, которое высказал на вечере, посвященном памяти Шлецера, один из его младших друзей, поэт Ив Бонфуа: анализируя "Секретный доклад", он заметил, что биотехнологический метод "иммортализации", описанный в новелле, по-видимому, был для автора лишь метафорой и что "непосредственный и глубинный источник этой метафоры нужно искать в теософских и мистических учениях, которые были ему знакомы из истории аскетики, - может быть, в тех, что существовали в России". См.: Bonnefoy Yves. Boris de Schloezer // Entretiens sur la poОsie. Paris: Mercure de France, 1990. Р. 129-130.
6 Жорж Пуле (1902-1992) - бельгийский литературовед, автор книг о Бальзаке и Прусте; основные работы Пуле посвящены проблемам художественного пространства и времени.
7 Много есть чудес на свете,// Человек - их всех чудесней (пер. С. Шервинского и Н. Познякова). Греческое слово, соответствующее "чудесам" и "чудесному" в русском переводе, может также значить "ужасное", "чудовищное".
8 Платон, "Тимей", 37d.
