постмодерн или, наоборот, Дейнеку? У всех что-нибудь отыщем и хаотичное, и цитатное.
Но, если говорить всерьёз, не связано ли возникновение русского постмодерна с попытками вытащить из перестроечного хаоса хоть осколки, частицы уцелевшей советской культуры? По всем понятиям, в том числе и по требованию ельцинской власти, предыдущая культура должна была полностью исчезнуть, уйти в небытие. И вдруг появляется постмодерн, который цитатно паразитирует именно на предшествующей советской культуре, сохраняя для будущих читателей хоть и осколочное её наследие. Как археологи осторожно собирают осколки ценнейших ваз или украшений, а то и целых зданий, так и постмодернисты, кто осознанно, кто неосознанно, вытаскивают на свет Божий руины великого прошлого. Прекрасный историк Умберто Эко сказал: "Каждая эпоха знает свой постмодернизм". В эпоху упадка культура становится заведомо маргинальной. Приходит время культурного варварства. Но культурное варварство постмодернистских неофитов рушит господствующую ныне либеральную модель жизни. Сохраняя, пусть в осколочном, хаотичном виде, мир великого прошлого.
Читайте внимательно: весь постмодернизм для потомков будет прочитываться едино вместе с самой советской культурой. Без знания, откуда взята постмодернистская цитата, не интересна и самая едкая ирония над этой цитатой.
Охранители советского прошлого
Рухнул Советский Союз, и из груды обломков постмодернисты достают кто бессмертного комдива Чапаева, кто "хорошего Сталина", кто чекистов, кто ту же самую женщину с веслом. Но либеральные постмодернисты делали свою охранительную работу неосознанно - ни Виктор Ерофеев, ни Владимир Сорокин, ни даже Дмитрий Быков сами не понимали, что они реставрируют советское прошлое.
В эту постмодернистскую работу по собиранию осколков и обломков великой Державы вполне осознанно подключились патриотические, державные писатели. Постмодернизм - передышка перед новым взлётом. Да, постмодерн безыдеален, но сегодня и нет никаких идеалов, пока не сформировался в обществе новый идеал, надо собирать обломки старой великой культуры. Собственно, и все вершины западного постмодерна держатся на величии былой европейской культуры. Постмодерн должен быть национален более, чем даже реализм или авангард. Его величие держится на величии национальных предков нынешних творцов постмодерна.
Как не может это понять тот же Евгений Ермолин? Не может быть достижений у российского
постмодерна, если он, в отличие от европейского, не связан с национальной русской историей и культурой. Вот почему вдруг у сообразительного Сорокина возник такой резкий поворот к русско-национальному: "Сахарный кремль", "День опричника", "Метель". Вот почему проваливается нынешний Пелевин с его оккультными увлечениями, - этого не надо. И тому же Ермолину или Шемшученко настоящие достижения русского постмодерна надо искать совсем в другой, патриотической литературе. В постмодернистском её крыле.
Посмотрим же на нашу национальную русскую прозу, щедро использующую приёмы постмодерна. Может быть, если мы внимательно прочитаем явно постмодернистские книги Александра Проханова и Юрия Полякова, Юрия Козлова и Юрия Петухова, Анатолия Афанасьева и Вячеслава Дегтева или щедро использующие постмодернистский инструментарий романы Владимира Личутина "Миледи Ротман" и "Беглец из рая", Веры Галактионовой "5/4 накануне тишины", прочитаем поэзию Юрия Кузнецова и Тимура Зульфикарова, мы отчётливо увидим, что и на постмодернистском пространстве умалчиваемое и оттесняемое господствующей либеральной критикой державно-национальное направление явно завоевало все высоты. Меня лишь поражает, что даже отнюдь не либеральные критики, такие как Владимир Шемшученко, Лев Пирогов, Андрей Рудалёв и Дмитрий Колесников, щедро критикуя либеральные пустоцветы, забывают о достаточно крупных достижениях именно в области постмодернизма русской национальной литературы. Критикам, даже патриотическим, нашими недругами профессионально навязывается одна и та же обойма либеральных имён: хоть ругайте, но пишите только о них. Больше ни о ком.
Но давайте хотя бы вспомним, как блестяще высмеял ту же постмодернистскую либеральную прозу теми же приёмами постмодернизма Юрий Поляков в романе "Козлёнок в молоке". О нём не любят писать ни левые, ни правые критики, но книжки-то его точно почитывают.
Говорят, высокий британский чиновник Свифт тоже поражал подчинённых и начальников своими вольнодумными ироническими книгами. Говорят, и вице-губернатор Салтыков-Щедрин приводил в недоумение, а то и в ярость чиновных коллег своими резкими сатирическими произведениями. Вот ещё два великих постмодерниста по жизни.
Поляков - из самых читаемых и раскупаемых писателей, а критики любого направления молчат, будто его и нет. Пусть бы ругали, громили. Обвиняли бы в беллетризме, поверхностности, цитатности, хаотичности, в чём угодно. Нет. Молчат. И в дискуссии о постмодернизме о нём молчат.
Юрий Поляков как бы по второму кругу, после нашумевших повестей в "Юности": "Сто дней до приказа", "ЧП районного масштаба" и "Работа над ошибками", входил в литературу уже как мастер со своими постмодернистскими книгами: "Демгородком" и "Козлёнком в молоке". Теперь ему в литературе сам чёрт был не страшен. Ещё до "Кыси" Толстой и до кабаковских литературных антиутопий, до постмодернистских изобретательств Пелевина, легко и изящно он сотворил "Демгородок", используя умело весь запас постмодернистских приёмов, и быть бы ему вновь обласканным демпрессой, если бы он затолкал в придуманную им лагерную зону старых коммуняк или же ретивых поклонников "Памяти". Но Юра почему-то умудрился в августе 1993 года в журнале "Смена", в самые напряжённо-кровавые дни, в повести "Демгородок" с изящным бесстрашием выдуманным переворотом смести с власти легко угадываемого Ельцина и всех его сатрапов - более того, по велению своего ума и сердца упрятал их в строго охраняемую зону. Всё своё ехидство развернул в сторону столпов демократии. Естественно, сразу же появились и разоблачители. Ниспровергатели таланта Юрия Полякова. Его попробовали списать за ненадобностью. Спешно перечёркивали всё его творчество. Но читатель оказался умнее демократических ниспровергателей. На их глазах писатель заматерел, стал намного богаче его изобретательный язык, с сюжетом вообще Поляков делал всё, что хотел, и всё получалось. Хотите детектив - найдёте у него такой, что злодея не разгадает до конца никакой знаток Шерлока Холмса. Хотите постмодернизм - вот вам каскад приёмов, весь сюжет переворачивается вокруг самого себя, всё становится игрой, весь мир разыгрывается, словно колода карт. Но сквозь литературную игру читатель доискивается до трагедии, в шуточках прячется драматизм сегодняшнего человека.
Каково было действующим государственным чиновникам, каково было обслуживающей их придворной культурной элите читать про себя талантливо написанные постмодернистские разрушительные "гадости" и разоблачения в канун октябрьских событий? Роман Арбитман в исступлённо-либеральной тогда "Литературной газете" устроил писателю маленький погром: "Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные[?] Как выяснилось, писателю благоприятствовала атмосфера полуправды, в которой можно было показать себя на правах "разрешённого" обличителя[?] Пока существовали "белые пятна" и закрытые области, легко и приятно было делать полшага вперёд и открывать Америку. Когда игра в догонялки кончилась и читателя требовалось привлекать чем-то иным, кроме оперативности "отклика", Юрий Поляков был бессилен[?]"
Сегодня, когда Юрий Поляков, "бессильный и безработный", стал главным редактором той самой "Литературки", тотально провалившейся именно из-за её исступлённо-радикального либерализма, читать эти лживые строчки критика даже смешно. Что ни слово, то явная ложь. А написана и опубликована эта ложь в форме доноса была сразу же после октябрьского расстрела Дома Советов, когда ещё шли аресты противников ельцинского режима.
Роману Арбитману так же, как и другим его радикально-либеральным коллегам по разрушению культуры, от писателей требовалась и требуется ненависть ко всем устоям и традициям, ненависть к человеку вообще. К его святыням и идеалам.
Но талант Юрия Полякова лишён ненависти. Он и в иронии, и в сатире, и в публицистике своей, и в самом убийственном ехидстве мягок и сентиментален. Может быть, поэтому его недолюбливают нынешние критики. Сентиментальная ирония, сентиментальная трагедия и прекрасное знание языка улицы. Он не выдумывает слова. А внимательно слышит и видит. Юрий Поляков легко и весело, без излишних потуг соединил классическую традицию реальности жизни и карнавальный постмодернистский камуфляж.
