– И оставил после своей смерти двадцать пять тысяч долгов, которые оплатил Николай I.
– Тут я единственное могу сказать: не надо было жениться на красавице. Я думаю, что если бы я женился на Наталье Николаевне, то никакому царю не хватило бы денег за меня расплатиться.
Что значит сегодня быть профессиональным литератором? Это значит уметь все. Я называю себя прозаиком. Но стал еще и драматургом. Сейчас Говорухин ставит мою пьесу во МХАТе имени Горького. Но я умею написать рецензию, статью, вел колонки в «Труде», в «Московском комсомольце», в «Собеседнике», могу взять интервью. Могу написать сценарий. Сейчас, кстати, возглавляю сценарную группу стосерийного фильма «Салон красоты» на ТНТ. Писал сценарий восьмисерийного фильма «Поцелуй на морозе», который прошел на РТР. Издавал журнал «Реалист». По моей инициативе вышла «Антология русской поэзии двадцатого века», выходит еще одна – «Антология русской словесности», где собрано триста имен молодых литераторов.
– Значит, вы преуспевающий человек?
– В общем, я неплохо зарабатываю.
– Как же тогда совместить этот успех со словами Герцена «Мы не врачи. Мы – боль»?
– Герцен, между прочим, с голоду не помирал. И Пушкин тоже. В основном его долги были карточными, он же был азартным игроком. Достоевский тоже проигрывал все свои гонорары в карты. Тургенев был просто богатый человек. Некрасов был одним из удачливейших предпринимателей своего времени.
Вы путаете разные понятия. Писатель существует в двух плоскостях. С одной стороны, он как частное лицо не хочет, чтобы его дети голодали, а жена ходила в обносках. Поэтому он работает, зарабатывает. Это совершенно нормально. И я не понимаю того писателя, который всех заморил голодом, потому что пишет гениальный роман. Уверяю вас, человек, который заморил голодом всю семью, ничего хорошего не напишет.
Приведу интересный пример, сам недавно вычитал. Михаил Булгаков женился последний раз на женщине достаточно сложной и требовательной. В 1938 году он, уже будучи автором «Мастера и Маргариты», принимает участие в конкурсе на лучший учебник по истории для пятых-шестых классов. Он отложил все ради написания этого учебника только потому, что была объявлена премия победителю – тридцать тысяч рублей.
Он не голодал. Он хотел жить так, как он жил в период триумфальной «Зойкиной квартиры», в период «Дней Турбиных». Он хотел жить хорошо. Это совершенно нормально. Но человек ради того, чтобы хорошо жить, должен работать, а не продаваться.
Я следующим образом делю современную интеллигенцию. Одни, чтобы жить хорошо, работают на износ, берутся за любую работу, оставаясь при своих взглядах. Например, я десять лет был убежденным антиельцинистом, за что меня и с телевидения выгоняли.
А есть другие люди, которые тоже терпеть не могли Ельцина, но пошли работать в услужение режиму, говорили то, что они не думают. Они больше зарабатывали, чем я. Зато я сейчас чувствую себя человеком, который за десятилетие поношения и разгрома страны ничего не сделал для поддержки этого человека, а боролся за то, чтобы ельцинизм кончился как можно скорее.
– И что? Ельцин ушел потому, что у него срок кончился.
– Он ушел досрочно. Это важно.
– Но ведь не потому, что вы против него боролись. Он же не испугался вашей борьбы с ним.
– Испугался. Но это не значит, что это сделал именно я. Таких людей было много. Кончилось тем, что он стал самой ненавистной фигурой. Это сделали мы.
– Насколько я заметил, в московской творческой интеллигенции преобладают державники. В провинции ваши коллеги, как мне кажется, больше думают о самом искусстве.
– Знаете, можно думать о державе и писать лирические повести. Меня часто обвиняют, что у меня много эротических мотивов в прозе. Один критик даже назвал мою прозу «вагинальным реализмом». Но гражданское самосознание не обязательно должно быть именно у писателя. Оно может быть у инженера, у врача, а может и не быть. Я встречал врачей, которые были страшными патриотами. И встречал врачей-либералов, которым все равно, где жить: «Да какая разница, где я буду жить: в России, в Канаде, в Китае? Психи и в Китае есть, я же психиатр».
– А с кем вам интереснее общаться – с московскими коллегами или провинциальными?
– Тут все зависит от личности. В Воронеже есть такой прозаик – Вячеслав Дегтев, с ним всегда интересно разговаривать. В Перми есть замечательный поэт Игорь Тюленев. С ним мне тоже интересно общаться.
– И о чем вы общаетесь?
– Обо всем. О литературе, о политике, о женщинах. О чем обычно общаются с человеком, который тебе и духовно, и энергетически близок?
– А вообще, писатели дружат между собой?
– Между творческими людьми дружба всегда сложна. Искусство – это, в общем-то, состязание за кубок вечности. Его все хотят получить. Даже самая нежная дружба предполагает здоровое чувство соперничества. Я в принципе предпочитаю общаться с людьми, профессионализм которых уважаю. Знаете, чем отличается талантливый человек от неталантливого?
– Чем?
– Талантливый человек, получив информацию, совершает с ней очень сложную работу. Она в нем переходит в новое качество. Он как бы выжимает квинтэссенцию. А неталантливые люди просто пропускают ее сквозь себя, как испорченный желудок – пищу. Поэтому они, как правило, многоговорящие и многопишущие. Скажите, как может человек в год по три романа писать? Мне мнения этих людей неинтересны. Они, как правило, эдакие попугаи – то, что говорят в комнате, они потом повторяют на своем попугайском литературном языке. Большая часть современной литературы – это попугайская литература.
– Вы многого добились в жизни. Вы – профессионал, и ваши повести есть в школьной программе. А есть для вас сегодня непререкаемые авторитеты? Те, к чьему мнению вы прислушиваетесь?
– До последнего времени таким авторитетом для меня был Владимир Николаевич Соколов. Помимо того, что он был гениальным лириком, он был еще человеком очень глубокого иронического ума, что мне особенно близко. Он умел одной полузаметной шуткой оценить довольно сложное явление. Таким же серьезным авторитетом для меня был недавно умерший Вадим Валерианович Кожинов.
Я дружу с Владимиром Меньшовым, его мнение о моих вещах тоже много значит. У меня есть друг, с которым я дружу более двадцати лет, Гена Игнатов. Он хороший программист, и его мнение для меня важнее, чем мнение многих критиков, потому что он ни разу не ошибался в оценке моих вещей. Такой вот идеальный читатель. У каждого писателя должен быть идеальный читатель. Я хотел бы, чтобы все мои читатели были такими, как Гена Игнатов.
– Знающие люди утверждают, что для поэтов кризис наступает после сорока лет. А как с кризисом у прозаиков?
– Для поэтов кризис начинается с тридцати. Я где-то года в тридцать три – тридцать четыре заметил, что стихи у меня не пишутся. Известно замечательное высказывание Светлова о том, что стихи должны отделяться не как моча, а как сперма. Как только стихи начинают отделяться, как моча, то надо завязывать. Я и завязал.
Поэзия – это энергетические выбросы. Проза – совершенно другой вид искусства, другая система структурирования текста и вообще всего внутреннего мира. Я бы сказал, что проблемы с прозой начинаются тогда, когда начинаются проблемы со склеротическими бляшками. Как только башка перестает соображать, тут заканчивается и прозаик.
– Юрий Михайлович, вы уже написали то, что вас навсегда оставит в русской литературе?
– Я бы ответил так: у меня есть шанс. Шанс заключается в том, что я пережил смену культурных эпох, а мои книги продолжают интересовать читателя. У меня есть шанс быть интересным потомкам. Писатель остается писателем, если он перечитываем. Перечитываемость книг говорит о наличии в них каких-то непреходящих ценностей. Есть же, наверное, что-то в том, что мои книги постоянно переиздаются, покупаются и перечитываются…
Апрель 2001 г.Из книги журналиста Андрея МОРОЗОВА«Интервью 2000–2001»С писателем Юрием Поляковым мы встретились в фойе МХАТа имени Горького после окончания репетиции спектакля «Контрольный выстрел»… Пьеса написана в соавторстве со Станиславом Говорухиным, доверенным лицом которого Юрий Поляков выступал на последних президентских выборах. Вопросы возникли сразу.
– Юрий Михайлович, в последнее время, как мне кажется, вы все меньше занимаетесь собственно писательским делом, но больше смежными искусствами (с периодическими уходами в политику). Так ли?
– Прошедший год, после окончания романа «Замыслил я побег…», у меня оказался театральным и киношным. По себе чувствую, что писатели возвращаются в кино, в театр. Был период, лет 10–12, когда режиссеры, киношно-театральная публика решили, что они могут обойтись без писателей. Плачевное положение, в котором они в большинстве своем оказались, говорит и о том, что без писателей все-таки никак.
