Так случайной ли была Великая Октябрьская социалистическая революция, если лучшие умы русской художественной культуры оценивали эпоху так же, как и наиболее выдающиеся революционеры России?
Через год после Октября — 14 ноября 1918 года, из того же Петрограда — уже не относительно сытого «временного», а из холодного и голодного «большевистского» — Блок пишет переводчице Н. А. Нолле-Коган:
«Надежда Александровна, что отвечать сейчас? В мире нет больше личного. Жизнь открывает неслыханные возможности какого-то нового качества. Только этим я живу, думаю, что больше жить и нечем…»
Это писал высокий интеллектуал, но уж никак не интеллигент.
* * *
ВЕЛИКИЙ наш историк Василий Осипович Ключевский классифицировал интеллигенцию так:
«1) Люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных.
2) Сектанты с затверженными заповедями, но без образа мыслей и даже без способности к мышлению.
3) Щепки, плывущие по течению, с одними словами и аппетитами».
Кому как, а на мой вкус — блестяще!
В 70-х годах XIX века понятие «интеллигенция» ввёл в оборот писатель Боборыкин, а в 90-х XIX века Ключевский писал:
«Это слово недавно вошло у нас в употребление. Оно некрасиво, хотя имеет классическое происхождение. Некрасиво оно потому, что неточно, значит не то, что хочет обозначать. Оно означает человека понимающего (выделение везде моё. — С. К.), а им называют человека, обладающего образованием. Может быть, потребность перезвуковывать образованного русского человека в интеллигентного внушена полусознательным, патологическим процессом, который совершается в русском обществе и образец меткого диагноза которого дан в пословице: „Кто чем болит, тот о том и говорит“. Не потому ли и подвернулось слово, смешивающее образование с пониманием, что способность понимания у образованного русского человекастановитсябольнымместом».
Ключевский прослеживал проблему со времен ещё допетровских и заключал удивительно злободневными ныне словами:
«Так гордый русский интеллигент очутился в неловком положении: то, что знал он, оказалось ненужным, ато, чтобылонужно, тогооннезнал. Он знал возвышенную легенду о нравственном падении мира и о преображении Москвы в Третий Рим, а нужны были знания артиллерийские, фортификационные, горнозаводские, медицинские, чтобы спасти Третий Рим от павшего мира. Он мог по пальцам пересчитать все ереси римские, люторские или армянские, а вопиющих домашних пороков не знал или притворялся не замечающим… Образованный русский человек знал русскую действительность как она есть, но не догадывался, что ей нужно и что ему делать…»
Значит ли это, что так уж в нашем Отечестве никогда не бывало людей и со знанием, и с пониманием? Конечно же, нет! Примеров — пруд пруди. И при знакомстве с жизнью и делами этих вполне русских людей отнюдь не возникает ощущения того, что вопрос «Что делать?» так уж был для России актуален.
Член-корреспондент Петербургской академии наук Пётр Соболевский был выдающимся химиком и металлургом. Александр Гумбольдт называл его одним из первых инженеров Европы. За неполных шестьдесят лет жизни он внёс большой вклад в развитие черной и цветной металлургии, основал пароходство на Каме и Волге, создавал русскую химическую терминологию, разрабатывал оригинальные конструкции. Он провёл фундаментальные, мирового класса работы по получению и использованию платины, став создателем порошковой металлургии. И скончался в… 1842 году. Ещё до расцвета «славянофилов»!
В Петербурге звенели страстные речи, а Соболевский на Урале ковал брикеты платины. Белинский в 1831 году написал драму «Дмитрий Калинин» и был исключён из университета, а академик Гесс в этом же году выпустил учебник «Основания чистой химии», который формировал взгляды русских химиков вплоть до выхода в свет «Основ химии» Менделеева.
Я с уважением отношусь к революционному демократу (без кавычек!) Белинскому, но спрашиваю: «Кто не знает его и кто помнит Петра Соболевского и Германа Гесса?»
Кто знает русских физиков Ленца и Якоби, кто всерьёз знает выдающегося русского инженера Шильдера и его коллегу Тотлебена? Последнего если и вспоминают, то из-за памятника ему в Севастополе.
И много ли знаем мы о путешественнике Пржевальском, который исходил планету не менее Ливингстона?
Можно перечислить имена сотен только выдающихся русских и российских людей, которые, сидя за рабочим столом в кабинете, или укрывшись от дождя плащ-палаткой, или придерживая сползающую от качки чернильницу, выводили на листе бумаги: «Что делать…» — и далее ставили двоеточие, а не сакраментальный знак вопроса, потому что писали не прожекты спасения России, а план конкретной работы на завтра.
Когда начинаешь думать о них, вспоминать их — и тех, что на слуху со школьной скамьи, и тех, о ком можно узнать лишь в толстых энциклопедиях, — дух захватывает от этого моря и мира славных имён!
Вспомнишь Ушакова, но нельзя же забыть и выдающегося русского адмирала Петра Алексеевича Романова, флотоводца и полководца нового типа, создавшего и русский флот, и русскую армию — победительницу при Полтаве!
Адмирал Макаров и адмирал Попов, маршал Кутузов и генерал Скобелев, учёный Ломоносов и моряки Крузенштерн с Беллинсгаузеном, химик Бутлеров и создатель гальванопластики Якоби…
Лингвист Александр Потебня и композитор Александр Бородин, он же — выдающийся химик-органик, математик Михаил Остроградский и реформатор культуры Сергей Дягилев, художник Василий Верещагин и изобретатель дуговой электросварки Николай Бенардос…
Размышляя о них, таких разных, убеждаешься: чуть ли не с самого начала петровской европеизации существовали две образованные России: одна читавшая, и другая — понявшая. Одна интеллигентская, а вторая интеллектуальная.
Василий Ключевский был интеллектуалом, но интеллигентом он не был. Как не был им, к слову, Александр Сергеевич Пушкин. Думаю, именно в силу этого обстоятельства Александр Пушкин и сумел так точно и безжалостно определить заблуждения Александра Радищева:
«Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний, была отличительная черта ума его. <…> Он есть истинный представитель полупросвещения».
Николай Чернышевский в тридцать лет ездил в Лондон, чтобы согласовать с Герценом план действий революционных сил России, а тридцатилетний Николай Зинин за двадцать лет до того ездил туда же (а также — в Германию, во Францию), чтобы в лаборатории Либиха, на заводах и в европейских аудиториях совершенствоваться в знании химии. Вскоре после этого он открыл метод получения ароматических аминов путем восстановления нитросоединений (реакция Зинина).
Звучит, конечно, менее эффектно, чем: «К топору зовите Русь!» Но тоже ведь дело полезное и нужное. Для той же, между прочим, Руси.
Но окружено ли хотя бы частью того ореола, который окружает узника Петропавловки, имя русского учёного, который скромно учился, совершенствовался, открывал реакции, а не боролся с реакцией, преподавал?
Работал!
Марксист Георгий Плеханов и идеалист Владимир Соловьев внешне антиподы. Монархист Иван Ильин — антипод того же, скажем, кадета Петра Милюкова. Однако подспудно все они при самооценке могли бы воспользоваться словами Чернышевского, сознавая именно себя и других, занятых тем же, что и они, «теином в чаю».
А на деле?
За Николаем Зининым — его реакция, за Лазаревым и Беллинсгаузеном — Антарктика, за Петром Соболевским — брикеты платины, за Екатериной Великой и Потёмкиным — Крым и Новороссия, а за…
Да за кем угодно, если вдуматься, из «славной» когорты российских либеральных «мыслителей» никаких практических результатов их рассуждений на всё ту же тему «Что делать?» не замечается. Разве что одно — то, что они старательно готовили Россию не к Октябрю, а к Февралю.
Но и тут ведь что получилось! Ленин был интернационалистом и отрицал великодержавный шовинизм, а Милюков с Родзянкой только Россией и клялись. А закончилось тем, что Россию спасли и подняли не либеральные профессора, а большевики ленинской формации.
Как раз потому, что они, и прежде всего — Сталин, умели работать, с ними нашли общий язык многие интеллектуалы старой России. На знаменитом «профессорском» пароходе 1922 года, на котором в Европу была выслана часть «мозгов нации», почти не было профессоров, «открывавших реакции», зато там хватало тех, кто в царской России «боролся с реакционерами».
