Таким образом, перед судом присяжных предстал перечень ужасов, которые с трудом укладывались в голове. Хотя полицейские намекали на какие-то из этих деталей, пока я еще жила в доме, где начались раскопки, однако большинство сведений я узнала во время суда впервые, особенно то, как именно погибали все жертвы, включая Хезер. Мне было трудно воспринять всю чудовищность этих действий. Меня обуревали самые разные эмоции. То, что папа вообще был способен на такое, не говоря о том, что совершил все это, – особенно я старалась не представлять себе смерть Анны Макфолл и Ширли Робинсон, чьи нерожденные дети были вынуты из утробы… Я была вне себя от ужаса, а еще ощущала сильнейший гнев и стыд, ведь это мой отец принес столько непередаваемых страданий такому количеству невинных людей. Я чувствовала, что нас проклинают родственники жертв, которые, как и я, тоже услышали все эти подробности впервые.
К тому же я боялась, что тот гнев, который вызвало выступление обвинителей, ставшее достоянием широкой общественности, мог лишить маму последнего шанса на справедливое правосудие. Я больше, чем когда-либо раньше, жалела, что мама вышла замуж за такого человека – и по-своему любила его, – а теперь ей предстояло ответить за то, что я считала безумными, немыслимыми преступлениями.
Папа настаивал после своего ареста на том, что совершил все убийства один, а мама или не знала об этом, или не находилась рядом с ним, однако обвинители пытались доказать, что мама все равно виновна во всем предъявленном. Они вызывали свидетелей, в том числе судебно-медицинских экспертов, соседей, мамину мать Дейзи, сестру Гленис и мать Линды Гоф, которая описывала, как звонила в дверь дома и видела маму в одной из кофточек Линды. Так как я не находилась там лично, мне сложно было понять, как эти доказательства влияют на суд присяжных, однако мамин адвокат поддерживал связь со мной и говорил, что обвинение находится в затруднительной ситуации и все еще не может предоставить какие-либо показания очевидцев и судебно-медицинской экспертизы, прямо указывающие на то, что мама присутствовала во время каждого из этих убийств или знала о них. Так что поначалу я была уверена, что все обойдется.
Прошла первая неделя суда, и мне разрешили навестить маму. Я не знала, чего ожидать. Я понимала, что она находилась под невероятным давлением из-за общей атмосферы массового отвращения и ненависти, направленных на нее все то время, пока шел суд. Я увидела, что она устала, но не падает духом.
– Я в порядке, Мэй.
– Мам, ты уверена?
– Да. Меня снова посадили под круглосуточный надзор, опасаются, что я наложу на себя руки, но этого не случится. Я нормально справляюсь.
Она бросила взгляд на охранников.
– Я не имею права рассказывать о деле, но мои адвокаты считают, что оно движется хорошо.
Я сказала:
– Это отлично.
Как и всегда, она нуждалась в моей помощи по разным бытовым делам – например, постирать одежду, в которой она появлялась на заседаниях суда, принести новую, купленную по каталогу. Я сказала, что хотела бы сделать для нее что-то помимо этого, например, морально поддержать.
– Ты и так делаешь все, что можешь, Мэй. Мне очень повезло, что у меня такая дочь.
Когда я уходила, она обняла меня, но в этот раз не плакала. Она чувствовала себя сильнее, чем раньше.
В суде маму ждали все более серьезные испытания. Не сумев предоставить ничего, кроме косвенных доказательств маминой причастности к убийствам, адвокаты обвинения сумели убедить судей провести слушание так называемых «аналогичных доказательств». Это означало, что суд разрешил вызывать на дачу показаний тех свидетелей, которые подверглись жестокости и нападениям от мамы, но не были напрямую связаны с убийствами, в которых она обвинялась. По мнению судьи, их показания могли помочь присяжным сделать вывод, была ли мама способна совершить те преступления, в которых обвинялась.
Одной из таких свидетелей стала Энн-Мари. Я помню, как меня тревожило, что она скажет. Когда маме с папой выдвинули обвинения, мы заняли противоположные стороны. Несмотря на насилие со стороны папы, Энн-Мари поддерживала с ним связь и говорила полицейским, что всегда любила его. С другой стороны, я заняла мамину сторону и с того момента всегда чувствовала, что Энн-Мари настроена против нас обеих. У меня почти не было сомнений, что после ее свидетельских показаний мамино положение на суде ухудшится. Но я никак не была готова услышать, насколько ужасно с ней обращалась мама.
Энн-Мари описала первое нападение на себя, которое совершили папа вместе с мамой. Это случилось, когда ей было восемь лет, они попросили ее спуститься в подвал вместе с ними. Она с охотой пошла, не подозревая, что случится дальше. Папа велел ей снять одежду. Она не поняла зачем, но, когда начала раздеваться, мама сказала ей, что та слишком долго копается, и разорвала одежду прямо на ней. Энн-Мари рассказала, что затем мама держала ее, пока папа связывал ей руки липкой лентой и c помощью нескольких полос разорванной ткани привязал ее руки к металлической раме. Когда Энн-Мари спросила, что он делает, папа ответил, что так поступают со своими дочерями все отцы, это необходимо, чтобы ее точно взяли замуж, когда она повзрослеет.
Энн-Мари все еще не понимала, что будет дальше, но начала кричать. Мама замотала ей рот несколькими полосами ткани, и затем они с папой изнасиловали ее самодельным приспособлением, которое сделал папа, – это был вибратор, размещенный внутри металлической трубки. Ей было очень больно и страшно, она начала чувствовать, что истекает кровью. Затем она потеряла сознание. Они дали ей немного времени, чтобы прийти в себя, а затем изнасиловали ее точно так же еще раз.
Когда все было кончено, Энн-Мари разрешили выйти из подвала и сходить в ванную, чтобы смыть кровь. Энн-Мари сказала, что мама тогда пошла в ванную за ней, дала ей чистое полотенце и притворилась, что произошло нечто веселое, сказав: «Не волнуйся,
