рассказывать маме о том, что сделал. Он сказал, что мама убьет их обоих, если только узнает, что он занимался с Кэролайн сексом без нее. В своей отчаянной попытке убедить Кэролайн ничего не говорить об изнасиловании, он предложил ей сказать маме, что она хочет вернуться домой. А если мама согласится, то он сразу отпустит Кэролайн.
Она согласилась, так как очень хотела уйти оттуда. Когда мама вернулась домой, Кэролайн смогла помыться и одеться, затем они вместе позавтракали. Она притворилась, что вернулась к работе няней, а затем, позже тем же утром, сказала, что ей нужно купить сигарет, вышла на улицу и поспешила домой.
Позже в тот же день в дверь постучала полиция. Папа был на работе, а мама, как и всегда с копами, была враждебна и вела себя агрессивно. Сотрудники начали обыскивать дом, а когда вернулся папа, осмотрели и его машину. Они нашли доказательства нападения, в том числе пуговицу с трусов Кэролайн и куски липкой ленты. Кроме того, они нашли большое собрание порнографии и секс-игрушек. Маму с папой арестовали. Мама призналась, что приставала к Кэролайн и хотела заняться с ней сексом, но остановилась, когда та попросила ее об этом. Папа отрицал факт изнасилования.
В январе 1973 года они предстали перед мировым судом Глостера. Кэролайн была слишком напугана, чтобы собраться с духом и дать показания против них, поэтому обвинения в изнасиловании были сняты с обоих и заменены обвинениями в нанесении телесных повреждений и развратных действиях. Мама с папой согласились признать вину. Во время слушаний по делу адвокат предположил, что Кэролайн оказала «пассивное содействие» во время нападения. Мама с папой хорошо вели себя во время суда и сказали, что это ситуация, которая вышла из-под контроля, а также выразили сожаление по этому поводу. До этого прежде никто из них не обвинялся в сексуальных преступлениях, и их выпустили, обязав каждого выплатить штраф размером в пятьдесят фунтов. Обвинение по текущему делу предположило, что после побега Кэролайн Оуэнс и последовавшего тогда судебного разбирательства папа с мамой договорились, что больше никогда не позволят жертве выжить, чтобы избежать проблем, если кто-то еще узнает от жертвы правду.
После ареста мамы и папы, когда полиция начала раскапывать сад в доме 25 на Кромвель-стрит, меня спрашивали насчет Кэролайн Оуэнс. Я сказала тогда, что никогда не слышала раньше это имя. Так что мне было очень странно узнать об этой истории, понимая, что в младенческом возрасте я оказалась в самом центре событий, в результате которых Кэролайн стала нашей няней. Но я не могла полноценно осознать себя связанной с этими событиями. Казалось, что все это произошло с кем-то другим. И хотя признание Кэролайн шокировало и вполне могло поменять точку зрения присяжных насчет мамы, оно не поменяло мою точку зрения. Зная то, что я знаю о ней, я, возможно, думала, будто ее содействие в изнасилованиях точно могло о чем-то говорить, но это было, я едва могла заставить себя это представить, точно так же, как я не могла поверить в то, что моя мама могла быть убийцей. А еще я понимала, что мне очень важно и дальше оставаться рядом с ней, и, хотя это может показаться странным, в ее словах я и сама чувствовала поддержку – хотя иногда я думаю: а что, если она говорила это, чтобы убедить саму себя, как и меня, в том, что все хорошо. Когда шла уже третья неделя суда, мама написала мне письмо. Она взяла отрывок из стихотворения Джорджа Эллиота – хотя сначала я думала, что она написала эти стихи сама – и сказала мне, чтобы я не вешала нос: «Мы уже почти прошли половину судебного процесса, так что осталось немного, это скоро закончится. Я люблю тебя очень сильно и очень горжусь тобой».
Не так важно, ради меня оно было написано или ради нее самой, но это письмо по-настоящему поддержало меня и придало мне сил.
Вероятность давать показания в защиту мамы пугала меня, однако я была готова к этому – хотя понимала, что этим поступком могу стать объектом ненависти, как и мама, находившаяся в центре скандала. Но адвокат мамы Лео Гоутли позвонил мне и сказал, что в конце концов меня не вызывают как свидетеля. Он прочитал рукопись книги, которую издательство News of the World собиралось выпустить после завершения суда, эта информация была сверена с аудиозаписями допросов Стива и меня. Множество моих признаний было связано с жестокостью, которой мама подвергала и меня, и его. Адвокат был уверен, что если об этом услышат присяжные, то это лишь укрепит доверие к версии стороны обвинения.
Какая-то часть меня радовалась этому облегчению. Я уже хорошо понимала, что если выступлю как свидетельница, то меня наверняка будут спрашивать о том, как мама вела себя со мной, с моими братьями и сестрами. Я знала, что не смогу врать под присягой и расскажу правду, а это может сильно осложнить мамину участь. Но я хотела также рассказать, что у ее истории была и другая сторона. Ведь мама призналась мне, что ее насиловал в детстве, унижал и контролировал отец, и к тому же временами она чувствовала отчаяние и стремилась развестись с папой. Я не хотела оправдывать ее поступки, но думала, что эти сведения помогут пролить свет на причины ее поведения. Как выяснилось, кое-что из этого все-таки прозвучало на суде – хотя в конце концов это не сильно повлияло на исход дела.
Как будто чтобы нарочно сделать еще хуже, Лео Гоутли сказал мне, что дал маме прочитать рукопись книги. Хотя она знала о договоре с News of the World и сказала, что понимает, почему я подписала его, но она пришла в ярость, когда читала подробности об избиениях Стива, которые я узнала от нее самой, и другие проявления нашей критики в адрес того, какой матерью она выглядела в наших глазах. Она заговорила об этом на нашей следующей встрече в тюрьме Винчестера.
– Я поверить не могу, что ты так поступила со мной, Мэй. Ну, я не удивлена, что Стив не упустил случая очернить меня, но твои слова против меня… я просто не знаю,
