трагедия разыгралась там, так и осталось тайной.
Занятия на подготовительных курсах отнимали все свободное время. Мало высидеть четыре урока, надо еще из Чертовой лапы добраться до трамвайного кольца на Комсомольской площади, там дождаться трамвая, чтобы на нем доехать до Первомайской. Затем по Большой Октябрьской, минуя площадь Подбельского (нынешнюю Богоявленскую), домчаться до института. Занятия заканчивались позже десяти вечера, и начинался путь домой, когда трамваи ходят не так часто, а на улице мороз. Домой являешься к полуночи. И сразу – глубокий сон. Выручала способность высыпаться по максимуму за минимум времени (я в молодости очень мало спал, хватало четырех-пяти часов крепкого без сновидений сна).
Экзамены сдавали сразу по окончании курсов, то есть в конце мая, и до конца августа маялись в неведении: зачислены или нет. Наконец пришла заветная бумага, которую храню как зеницу ока. Не бумага – песня заздравная, у которой все строки заглавные. Некоторое недоумение вызывали два момента. Первый – неужели найдется дурак, способный «не явиться к указанному сроку по неуважительным причинам». Второй – «привезти с собой постельные принадлежности».
В тот же день с дружком Ромкой (по паспорту Роберт, а другим его именем было Робертино) Богажковым отметили радостное событие. Отметили, как обычно. И был я не то чтоб пьян, но весел бесконечно. И глубокой гулкой августовской ночью мы в компании, увеличившейся до четырех человек, вышагивали по самой середине только что заасфальтированной нашей улицы Закгейма, распевая во весь голос песни, и особенно часто:
Через Би-Би-Си я знаком с любым джазистом
И с чувихой похиляю я любой,
И пускай друзья меня зовут капиталистом,
Потому что я – советский бизнес-бой…
И вновь колхоз, силос, навоз…
На первый курс было принято 50 человек, или две группы. Это первый, если память не изменяет, набор на историко-филологический факультет широкого профиля. Поэтому группы поделили условно на историков и литераторов. Нам, историкам, больше давали истории, литераторам соответственно – русского языка и литературы. Но специальность оставалась общей: учитель русского языка, литературы, истории и обществоведения. Не проучились и одного дня. Первого сентября состоялось общее собрание первокурсников, где нам сообщили о незамедлительной отправке на сельхозработы. Так началась студенческая жизнь.
В колхозе бригадир первым делом поинтересовался, умеет ли кто-нибудь запрягать лошадь. Мне приходилось. И мы со Стасиком Алюхиным выделились из общей группы, занимаясь исключительно транспортировкой в колхозные закрома убранного с полей урожая, в основном, кукурузы на силос. Грузили вилами, а кукуруза за два метра, поэтому самый мелкий захват был, ох, как нелегок. Зато, набросав воз, мы ложились поверху, трогали коня и сворачивали по цигарке. Как же это здорово: лежать и смотреть на плывущие поверх тебя облака! Совсем не то, что смотреть на них, задрав голову. Лежа, становишься частью захватывающего небесного процесса.
Работали с перерывом на обед часов до пяти вечера, то есть уходили с поля, когда темнело. Разместили по домам колхозников. Нам изба досталась неплохая, обширная. Но спали все вповалку на полу. Я предпочел печь. Горячее ложе пришлось делить с другим будущим журналистом Володей Кутузовым. Никто не хотел лезть на печь с клопами, мы же решились. Кровососущих оба не боялись, ибо знакомы с ними с детства (ну, укусит, так не насмерть же!). Володька – парень юморной, говорил, утрированно окая, и на все про все знал ответ.
До сна еще надо дожить. До того каждый вечер мы отправлялись в дом, где разместились наши девчата. Парни наши, что называется, тертые, а девочки, составлявшие большинство, только наполовину с рабочим стажем. Другая половина поступила в вуз по квоте для отличников. Все девочки рафинированные, из очень зажиточных и благополучных семей. И притирка происходила постепенно, но уже по окончании уборочных работ все стали свои в доску.
Ходили вместе в сельский клуб, где танцы традиционные сменялись не менее традиционной «козулей», в ходе которой участники по очереди поют, точнее, выкрикивают частушки. Ну, тут равных мне среди наших не нашлось. И ведь мало спеть, хотелось еще удивить, поразить. А как? Кроме частушек, уж совершенно матерных, у меня в запасе было несколько таких, ну, на грани. Девочки наши, слушая их, закрывали лицо ладонями, так, чтоб и стыд свой за меня показать, но и увидеть всё, и услышать.
Оттопывая посреди замусоренного клубного «зала» свое очередное коленце, отчаянно выкрикивал: «Я иду, она стирает, я ей вынул из порток…» Далее многозначительная пауза, во время которой девочки ахали, ожидая совершенно похабного продолжения. Пауза завершалась для них неожиданно: «Не подумайте плохого, милка, выстирай платок».
По дороге домой девчата просили меня спеть еще что-нибудь. Срабатывало правило: когда слишком много рафинированного, хочется хоть немного «говнеца», и они ждали его от меня. А мне что, выдавал. Но старался-то для одной только.
Наташа Лебедева, невысокая, огненно-рыжая и очень-очень, как потом выяснилось, ласковая. С толстенной косой ниже пояса. К тому же далеко не глупая. Приглянулась – не продохнуть! Но ухажер из меня аховый, то есть никакой. Захожу как-то раз к ним в дом. Она лежит, коса по подушке разметалась. Робко спросив согласия, присел на краешек кровати. И вдруг:
– А хочешь, косу обрежу…
– Не нравится?
– Что ты, наоборот.
– Тогда, значит, не обрежешь.
– Давай на спор…
Не успела согласиться или возразить, как я хватанул ножницами почти у затылка. Поднапрягся (коса толстая) и обрезал практически под корень. Да еще и процитировал, мол, «была у девушки коса, её коса – её краса».
Девчонки долго меня потом позорили, рассказывая, как проплакала Наташа целую ночь. Но, удивительное дело, не отринула самодеятельного цирюльника. Более того, наш роман получил продолжение в городе. Начались «свиданки» с жаркими поцелуями и объятиями. Наташа жила в старинном доме с колоннами на углу Республиканской и Гражданской. Свидания завершались в обширном гулком подъезде с паркетными полами. Одно из объятий привело к падению моих очков, которые, конечно же, стукнувшись о гранитный паркет, разлетелись вдребезги. Как добрался до дома без очков и в темноте – загадка. Но чувства как-то сразу поостыли, отношения никогда не возобновлялись, хоть и остались мы добрыми друзьями.
На фотографии всей группы, сделанной сразу по возвращении из колхоза, она сидит с какой-то немыслимо сложной прической из густых рыжих волос. Без косы.
По следам ионофанок
К занятиям приступили в середине октября. Первые дни состояли из знакомства со старинным зданием. Едва сделав первые шаги по коридорам, я навсегда остался покоренный им. Вначале просто бродил по замысловатым коридорным закоулкам (таких здесь немало) еще будучи слушателем подготовительных
