Любая медаль имеет две стороны. Безусловно, интеллигенция помогла кровавому большевизму удержаться у власти. Но с тем же правом мы можем сказать и другое: основная часть научной, технической и военной интеллигенции не бросила горящий и тонущий корабль России, она осталась спасать его, жертвуя лучшими из лучших в своих рядах. И в конечном счете спасла. Когда встает вопрос о том, кто самый главный победитель фашизма, помните правильный ответ: это тоже она.
Пикник на обочине
Если вплоть до 1941 года могло показаться, что советский проект предусматривает появление чего-то вроде «меритократии» — то есть сословия людей, привилегированных благодаря своей полезности обществу, то после войны стало ясно: ничего такого ждать нечего, рабочие будут получать больше инженеров. Исключение было сделано лишь для академической верхушки. Основные же привилегии, если говорить об интеллигенции, достались так называемым творческим работникам.
В течение сорока лет (1945-1985) основная часть советской технической интеллигенции довольно быстро росла количественно. Она создала все, чем гордился СССР — ракеты, космические корабли, луноходы, первую в мире атомную электростанцию, первое судно на воздушной подушке, первый экраноплан, молекулярную генетику, лазерные технологии. Она (очень по-русски) так и не научилась делать простые, заурядные, но столь, увы, необходимые вещи. Иногда ее капельку баловали, но особенно забываться ей никто не дал бы.
В книге главного конструктора ракетно-космической системы «Энергия» Б.И. Губанова «Триумф и трагедия „Энергии“» читаем: «Вспоминается, в конце 1960–х годов в КБ „Южное“ решили образовать садовое общество с участками по шесть соток… Кто–то превысил высоту сооружений, построил дом с мансардой — жилая комната под скатом крыши. Потребовали от академиков, докторов наук и просто ракетчиков привести их в соответствие с требованиями, установленными на местах. Рушили „вторые“ этажи, так как не подвергалось сомнению, что чердаки могут быть использованы для сдачи внаем…». Для сдачи внаем, какой ужас. У советского человека не может быть корыстных побуждений. В СССР секса нет! Унижали тех, кого должны были носить на руках. Были люди, которые так и не смогли забыть это оскорбление (если бы оно было единственным!), и в начале 90-х при первой же возможности уехали на Запад.
Чуть получше, чем остальным, было жителям закрытых научных городков: там всегда имелась в продаже колбаса трех сортов.
Власть так пристально приглядывала за писателями, кинематографистами, композиторами, артистами и подобной на 99% ручной публикой, почитая их за людей опасных, что проморгала куда более важные вещи.
Она проморгала чрезвычайно быструю и, казалось бы, недостаточно подготовленную предшествующими десятилетиями идейную и интеллектуальную трансформацию российского общества (читай: интеллигенции) на закате советской власти.
Советская власть рухнула не по экономическим или внешнеполитическим причинам, как часто уверяют, а потому, что стала постылой большинству активного населения СССР, большинству интеллигенции, и в решающий миг у нее почти не оказалось защитников. Недалекая, эта власть была уверена, что ей ничуть не страшны интеллигентские разговоры на кухнях и «самиздат». Она не учла долю людей умственного труда в СССР (31,2%, согласно переписи 1979 года и близко к 40% десять лет спустя). Она не учла, что разъедающий скепсис имеет свойство очень быстро проникать во все социальные и образовательные группы.
К середине 80-х в интеллигентной среде стало признаком безнадежной тупости не выражать презрение ко всему советскому — даже к тому положительному, что, без сомнения, имелось в СССР в науке, производстве, социальной сфере, образовании: уж слишком тесно все это переплеталось с советскими несуразностями и фальшью. Люди никогда особенно не верили официозу, а к 80-м годам неверие стало тотальным. Даже вполне правдивые утверждения советской пропаганды воспринимались как «обычное вранье». Члены КПСС рассказывали «антисоветские» анекдоты, слушали зарубежное радио и беззаветно верили ему. На подобные настроения сложилась мода, а мода — это сила, противостоять которой почти невозможно.
Устранение Горбачевым цензуры равнялось устранению фактора страха. Получившие же свободу СМИ быстро помогли обществу осознать степень его единодушия в желании избавиться от всего советского. Дальнейшее известно. Коммунистическая власть уже ничего не смогла противопоставить полумиллионным демократическим демонстрациям в Москве (почти стопроцентно интеллигентским) и многотысячным в провинции. Остальное доделали первые же свободные выборы на фоне пустеющих прилавков. СССР утратил легитимность в глазах собственного населения и, как следствие, рассыпался при почти полной его безучастности. Так интеллигенция сокрушила коммунизм.
«Новые люди»
В истории постоянно воспроизводится один и тот же алгоритм: мыслители, публицисты, поэты и прочие властители дум громко мечтают о «новом человеке», зовут его, горюют, что им не дожить до его прихода, и, увлекшись, не видят, что он уже пришел. Тогда они обижаются, не хотят его признавать, говорят, что он неправильный, что звали совсем не такого. Впрочем, это еще полбеды. Хуже другое: сами «новые люди» еще не осознали себя. Да и как тут осознаешь, когда отовсюду слышится: вас нет.
А они уже здесь. Главный их признак: им есть что терять — далеко не в одном лишь материальном смысле и даже главным образом не в материальном. Это грамотное и вменяемое большинство населения России. Оно состоит из людей, не забывающих, когда и откуда появился веер неслыханных ранее возможностей. Они понимают, благодаря (и вопреки) кому и чему они, не имевшие ничего, стали собственниками квартир, дач, десятков миллионов приусадебных и садовых участков ни за что не согласились бы на новое отчуждение всего этого в пользу условного и безликого «народа». Они вполне оценили пришедшее с рынком товарное изобилие, отсутствие цензуры, возможность видеть мир. Они больше не желают бессмысленно тратить время на «доставание» и очереди. Они чувствуют, что активному и не ленивому человеку сегодня неизмеримо легче найти возможность приемлемого для себя приложения сил. Хотя многие из них клянут власти, олигархов, страшного Чубайса, автомобильные пробки, общее усложнение жизни, а кто-то еще и мировую закулису.
Когда наши мечты сбываются, мы их сплошь и рядом не узнаем. Вдобавок, выросло поколение, воспринимающее свободу как нечто само собой разумеющееся. По-настоящему ее ценит только вырвавшийся из темницы, нормальный человек ее не замечает. Все это порождает новые опасности.
Многие из вчерашних сокрушителей коммунизма сегодня мрачны. Нет, они не проголосуют за Зюганова, об этом нет речи, это было бы безумно стыдно. Но они разочарованы: за первым актом все никак не наступит второй — прекрасный и главный. Однако вправе ли был человек, пережидавший наводнение на крыше своего дома, надеяться, что едва сойдет вода, он вновь увидит цветник с анютиными глазками и качалку с пледом и томиком Тацита? Как ни грустно, на месте этих превосходных вещей неизбежно должны были оказаться сотни тонн ила, песка, мусора, коряг да раздутые трупы животных.
Можно ли было ждать, что когда схлынет потоп коммунизма, явится, словно град Китеж, историческая Россия (или, если кому-то так милее, Россия Серебряного века) — возродятся в одночасье поголовная вера в Бога, вековое народное трудолюбие, сноровка и расторопность, религиозное отношение крестьянина к земле, воскреснут купечество, казачество, земство, воссоздадутся образцовые финансы, продвинутая благотворительность, превосходная переселенческая политика, беспримерное по мировым меркам асимметричное национально-административное устройство со своими законами и судами у целого ряда народов, второе в мире книгоиздательское дело, вернутся к жизни культурные очаги дворянских гнезд? А другим виделась просто, без углубления в общественно-исторические дебри, наша быстрая метаморфоза в общество потребления западного типа. Ни того, ни другого произойти, конечно, не могло. Сначала нужна беспримерная уборка, нам еще долго расчищать территорию, еще много лет жить в режиме капитального ремонта без отселения жильцов.
И вот уже все громче звучит недовольство тех интеллигентов, кто приняли демократическую революцию 1989-91 годов как свою, и даже сильно пострадав (материально) от ее победы, держались молодцами все 90-е, но сломались теперь. В интеллигентской среде все более становится дурным тоном находить в современном российском государстве (якобы зашедшем куда-то не туда) что-то положительное и вообще считать его легитимным. Тот, кто с этим не согласен, рискует услышать, что он «либо дурак, либо провокатор». Таковы правила нового идейного конформизма нашей интеллигенции. Алгоритм внутреннего разложения СССР начал, как в дурной пародии, воспроизводиться в демократической России.
