Меня поразила когда-то реплика В.Шульгина, которого попросили объяснить, как это в гимназическом аттестате Владимира Ульянова, сплошь отличника, затесалась «четверка» по логике! Мыслитель же! Шульгин прокомментировал: может, и мыслитель (по части молочка в ссылке и фракционных раскладов в партии), но Высшей Логики у Ленина никогда не было!
Я тогда, грешным делом, подумал: блефует Василий Витальевич, счеты сводит. А потом понял. Логика была (и есть) у кадетов, либералов, интеллигентов и прочей здравомыслящей «гнили» — Ленин же чуял и моделировал безумие эпохи, а над здравомыслием «постепеновцев» и прочих оппортунистов — громко смеялся.
Я, конечно, громко не смеюсь — слаб в коленках. Я — посмеиваюсь. Поэтому пишу играючи и в шутку, как верно учуял проницательный Алексей Шорохов.
«Безусловно, многое простительно атеисту, но нельзя же так грешить против формальной логики!»
И опять прав мой оппонент. Атеизма своего не скрываю, по команде в церковь ходить не умею (в партию при Советской власти по той же причине не пошел — спасался от предложений тем, что отшучивался), а логику формальную оставляю тем, кто сумеет свести к этой логике современного человека. Я — не берусь.
По той же хитрой логике я и над «счастьем» посмеиваюсь, в чем справедливо уличила меня уважаемая сибирячка Светлана Голубева. Счастье, знаете ли, так же трудноопределимо, как природа человеческая, а природа человеческая трудноопределима, потому что изменчива та реальная природа, частью которой мы являемся. Как ее определишь? Можно так: это объективная реальность, данная нам в ощущениях. Да вот ощущения не ухватишь. Поем: «спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», а потом этого товарища топчем за все наши несчастья. Или: товарища Брежнева топчем, обвиняя в застое, а потом соображаем: а может, в застое и было счастье? Позвольте ухмыльнуться.
2. Ухмылка природы
Еще одна фундаментальная проблема, на сей раз не связанная с моей персоной, задета в статье Игоря Яковенко, которую мне тоже хочется откомментировать. Проблема в следующем. Если природа создает, причем в огромном количестве, людей, склонных терпеть «рабское» положение, то что с этим делать? Попробовать (очередной раз) объявить войну природе? Или попробовать все-таки откорректировать понятие «рабства»?
Взяв заглавием (или: пустив в расход) детсадовский вопль всех обездоленных и разгневанных: «Рабы не мы», — Игорь Яковенко пробует следующее: разделить все общество на две части:
«Есть свободные люди и есть рабы».
Я спрашиваю: а разве нет людей, которые чувствуют себя на грани, на границе состояний? В одной ситуации ты поступаешь свободно, в другой урезаешь свою свободу до нуля. Разве каждый человек не попадает в эти ситуации? Разве каждый человек не несет в себе в принципе то и другое?
А тут не только делят людей на два сорта, но еще и оплакивают тех, кто не сподобился, причем в сочувствии этим несчастным проскальзывает едва ли не издевка:
«Для свободного человека рабство — ужасно. А для раба — нормальное, психологически освоенное и комфортное состояние. Мир устойчив и стабилен. Ты делаешь то, что положено, и в урочный час тебя ждут котлы с дымящейся пищей.»
Я спрашиваю: а эту пищу готовит рабам кто-то другой? А может, хлеб насущный обеспечивают сами рабы, и свободных счастливцев содержат тоже рабы? Это если говорить о бренном теле. Но мы же хотели вознестись в сферы души и духа.
«Свобода прекрасна, но она есть бремя. Подлинно свободный человек платит за свою свободу утратой иллюзий, постоянной работой над собой, подчинением этической и интеллектуальной самодисциплине, особым чувством экзистенциального одиночества».
Старая добрая песня: герой над толпой. И почему-то, кроме «свободы», никаких иных определений, словно для того и нужна «свобода», чтобы ткнуть в глаза другому, что тот — раб.
Я спрашиваю: а если в каком-то прекрасном обществе (в западной демократии, например) рабы исчезли, и все стали свободны, — категория «свободы» нужна или нет? Или в идеале «свободу» вообще не надо замечать? Мы, конечно, общество не идеальное и «свобода» нам нужна зачем? Не затем ли мы эту категорию берем напрокат, чтобы подвести базу под вечный наш вопль: «рабы не мы»?
Решая эту головоломку, русские философы осмыслили другую дихотомию, которую И.Яковенко, разумеется, знает. Но я все-таки напомню. Не «свобода» у нас, а «воля». Волен раб ползать на коленях перед начальником, но волен и выпустить начальнику кишки, когда дойдет до бунта. Воля — это уже не свобода, ограниченная разумом и чувством меры (и оплакиваемая Игорем Яковенко по причине утраты иллюзий); воля — это безбрежное чувство: делаю, что хочу! Это иллюзия вседозволенности и упоение всеотзывчивостью (разве можно нас не любить!?). И смиряется эта воля — волей же, деспотической и безжалостной.
«Как противостоять СВОБОДНОМУ ВЫБОРУ рабского состояния?»
Уперлись, наконец-то, в нонсенс. Свободно выбирающий рабство — уже не раб? Ну, ладно, воля, противостоящая воле же, — имеют общее основание. Но рабство и свобода — из другой оперы. Я бы сказал, из двух разных опер, соединение которых — химера.
Игорь Яковенко это чувствует:
«Общества, в которых живут лишь свободные люди, — химера. Добровольное рабство и связанные с ним страдания — одно из выражений универсальной трагедии бытия. Далеко не каждый, рожденный к жизни на земле, способен нести на своих плечах бремя жизни. Люди такого типа сходят с ума.»
Универсальную трагедию бытия оставим в стороне. С ума сходят люди и того, и этого типа: и «рабы», у которых осталось представление о «свободе», и критически мыслящие личности, которые силятся выбраться из положения «рабов» и не могут. Но что важно в концепции Яковенко? Люди, которых он называет рабами, — такие же законные дети универсальной человеческой природы, как и люди, которых он называет свободными. Но если в природе человека и то, и другое, если миру нужны стабильность и устойчивость так же, как динамика и риск, — то почему надо третировать «рабов» как недочеловеков, а «свободных» возносить до юберменшей?
Почему вообще так въелось в наше сознание заимствованное у античных греков деление, которое немыслимо приклеить к другим эпохам и формациям: ни к средневековым феодам, ни к городам эпохи Просвещения, ни к армиям Нового времени, жаждущим пограбить награбленное?
Я склонен делить мир человеческий не на два клана, а на три уровня. Эта концепция тоже выработана русскими философами.
В каждом человеке — три уровня: особь, индивид и личность.
Особь — это обеспечение и воспроизводство бренного тела. Особям как раз и нужны те котлы с дымящейся пищей, о которых справедливо вспомнил Игорь Яковенко.
Индивид — неделимая частица систем: гражданской, социальной, интеллектуальной и т. д. В этих системах индивид крутится на всех уровнях. То как инициатор, то как исполнитель, то как раб, то как надсмотрщик, атои как звено коммуникации (мы с Игорем Яковенко и еще легион таких же рабов пера и экрана).
И наконец, личность — это внутренний контакт человека с Абсолютом. В роли Абсолюта — Аллах, Будда, Пантократор, Вседержитель, Бог, отсутствие Бога. В этом смысле личность ни от чего не зависит. В нашей дискуссии — в роли Абсолюта — Природа мироздания, голос которой Игорь Яковенко так хорошо слышит.
«Добровольному рабу надо сострадать».
Добровольному надсмотрщику, коноводу, вождю — тоже. Всем надо сострадать. Особенно когда роли путаются. То есть когда погонщик сам попадает в упряжку и тогда рвет удила, пускает все вскачь, опрокидывает телегу («Телегу жизни», как сказал бы Пушкин). В общем, рушит все до основанья, а затем. а затем строит то же самое. Иногда в роли раба. Такой иногда и ставит телегу впереди лошади. Я имею в виду тех «добровольных рабов», которым Природа велела обеспечивать устойчивость бытия, а ситуация вознесла на роль «богов». В этой роли они часто сходят с ума. Ленина и Гитлера в качестве примеров достаточно? А то можно и продолжить список.
Приходится следовать Природе. В противном случае Природа ухмыляется и все равно делает по-своему. Это в лучшем случае. А в худшем — оглоушивает невменяемое человечество парой мировых войн, после которых нам остается задавать вопросы: кто виноват и что делать?
Объявляя киевлянам о введении новой веры, князь Владимир (будущее Красно Солнышко, герой былин и легенд, Святой Креститель Руси, ав ту пору — нормальный средневековый вояка, усмиритель вятичей, радимичей и прочих родичей, силой отнявший у полоцкого князя дочь, ходивший ратью и на болгар, и на греков, на обратном пути от последних только что принявший крещение в захваченном им Корсуне), — следующим образом извещает возлюбленных киевлян о предстоящей им благодати:
