"Шекспир берет свои образы отовсюду - с неба, с земли - нет ему
запрету, ничто не может избегнуть его всепроникающего взора", он
"потрясает... титанической силой победоносного вдохновения",
"подавляет... богатством и мощью своей фантазии, блеском высочайшей
поэзии, глубиной и обширностью громадного ума".
"Как он и прост и многосложен - весь, как говорится, на ладони
и бездонно глубок, свободен до разрушения всяких оков и постоянно
исполнен внутренней гармонии и той неуклонной законности, логической
необходимости, которая лежит в основании всего живого".
Главный секрет Шекспира Тургенев обнаруживает в его собственных словах:
Природа могла бы встать и промолвить,
Указывая на него: это был человек.
Человечность - вот разгадка гения: человечность как духовная свобода, как "дух северного человека, не закругленный в изящные, часто мелкие формы, но глубокий, сильный, разнообразный, самостоятельный, руководящий".
В знаменитой статье "Гамлет и Дон Кихот", противопоставляя двух главных героев мировой литературы, Тургенев обратил внимание на ускользнувшее из поля зрения читателей отличие утопического и мыслительного типов: в противоположность энтузиастам Дон Кихотам, увлекающим за собой людей, интеллигенты-скептики Гамлеты "бесполезны массе; они ей ничего не дают, они ее никуда вести не могут, потому что сами никуда не идут", "они одиноки, а потому бесплодны", масса презирает их за "коренную бесполезность". Хотя, судя по всему, Тургенев принял сторону Дон Кихота, самого себя он относил к гамлетовскому типу:
Одна из важнейших заслуг Гамлетов состоит в том, что они образуют
и развивают людей, подобных Горацию, людей, которые, приняв от них
семена мысли, оплодотворяют их в своем сердце и разносят их потом по
всему миру.
Впервые к образу Гамлета Тургенев обратился при написании "Каратаева". В "Гамлете Щигровского уезда" уже вполне оформилась концепция Гамлета "лишнего человека".
Дальнейшее развитие образ получил в "Дневнике лишнего человека"
(1850), герой которого Чулкатурин вполне определяется словами статьи о
Гамлете: "...постоянно наблюдая за собою, вечно глядя внутрь себя, он
знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого
себя - и в то же время, можно сказать, живет, питается этим
презреньем". Тургенев недаром высказывал в статье предположение:
"Гамлет, вероятно, вел дневник"; такой "дневник" он написал за десять
лет до этого. Гамлетовские черты обнаруживаются и в образах "лишних
людей" последующих произведений Тургенева: герое повести "Ася" (1857),
Литвинове в романе "Дым" (1867), Санине в "Вешних водах" (1871) и др.
Теснее всего со статьей "Гамлет и Дон Кихот" связан роман
"Накануне" (1859), писавшийся одновременно с нею.
Последним тургеневским Гамлетом является Нежданов - герой романа
"Новь" (1876). Гамлетизм Нежданова прямо подчеркивается в романе:
"Российский Гамлет", - дважды именует его Паклин.
Тургенев сознательно снижал уровень русского гамлетизма, демонстрируя, во что обращаются доморощенные Гамлеты в этой стране.
"Степной король Лир" был навеян Тургеневу "Леди Макбет Мценского уезда" Лескова, который, в свою очередь, ориентировался на "Гамлета Щигровского уезда". Повести Тургенева с шекспировскими названиями имеют наименьшее отношение к Шекспиру. Это типично русские вещи, отражающие "сомнения и тягостные раздумья" писателя-западника, противостоящего всей русской литературе: от реакционеров-охранителей и славянофилов до революционных демократов.
"Что же делать?" - спрашивал он и отвечал: "...возьмите науку,
цивилизацию - и лечите этой гомеопатией мало-помалу" (Письма, VII,
13-14). И эта мысль о необходимости цивилизовать русскую жизнь, а не
восторгаться тем, что является в ней наследием крепостничества и
политической отсталости, стоит за многими произведениями Тургенева
конца 60-х годов, в том числе и за "Степным королем Лиром".
ШЕКСПИР И ТОЛСТОЙ
Я полагаю, что Шекспир не может быть признаваем не только
великим, гениальным, но даже самым посредственным
сочинителем.
Толстой
Отношения Льва Толстого к Уильяму Шекспиру вовсе не столь просты, как их обычно изображают. Они имеют столь же длинную историю, как и жизнь Толстого, состоящая из подъемов и спадов, признаний и отрицаний. Неверно и то, что оно изначально было резко негативным. Во время написания "Войны и Мира" Толстой признавал в Шекспире "огромный драматический талант". 12 января 1857 года Толстой записал в дневнике о замысле комедии, героем которой должен стать "Гамлет нашего века, вопиющий большой протест против всего...".
В конце 70-х - одновременно с очередным "перерождением" Толстого начался пересмотр Шекспира. Краткая хронологическая справка:
1884-й, письмо к жене: "Макбет" - балаганная пьеса, а главный герой усовершенствованный разбойник Чуркин.
1896-й, запись в дневнике: Шекспир и Данте - ложные авторитеты, случайно получившие славу.
1897-й, запись в дневнике: Шекспир стал ценим, когда потеряли нравственный критерий.
1898-й, Толстой - Т.Н. Селиванову: Шекспира народ поймет, как все истинно великое.
1900-й, Толстой - Гольденвейзеру: Шекспира и Гете я три раза в жизни проштудировал от начала и до конца и никогда не мог понять, в чем их прелесть.
Вот ведь как: великий художник, в своих великих творениях воспевавший отнюдь не Гришек и Машек, а их хозяев - Андрея, Пьера, Оленина, Нехлюдова, Левина, Протасова, людей сложнейшей духовной организации, взыскующих смысла бытия, - и этот же художник, третирующий другого за сложность, самобытность, неповторимость, аристократизм, ставящий выше Шекспира примитивную пьеску бездарного предшественника лишь за созвучность моральной проповеди толстовству.
Вот уж где Толстой против Толстого... И не только в этом. Но тот же Толстой, отказывающий Шекспиру в праве на художественность, говорил Т. Н. Селиванову:
Почему вы не ставите для народа Шекспира? Может быть, вы думаете,
что народ Шекспира не поймет? Не бойтесь, он не поймет скорее
современные пьесы из чужого ему быта, а Шекспира народ поймет. В_с_е
и_с_т_и_н_н_о в_е_л_и_к_о_е н_а_р_о_д п_о_й_м_е_т.
Вот и понимайте...
Не принимая Шекспира, Толстой временами - бессознательно - попадал под влияние его магии, выдавая себя многочисленными оговорками. Ему нравились шекспировские слова "вся философия мира не стоит Джульетты", он зал масштаб художника, которому бросал вызов, - потому и бросал...
В проблеме Шекспир-Толстой есть малоизвестный секрет, состоящий в том, что Великий Пилигрим, испытывая неприязнь к Шекспиру, долго не решался на публичный погром. Он консультировался со специалистами, в том числе с крупнейшим российским шекспирологом Н. И. Стороженко, настойчиво разыскивал литературу с негативными отзывами о Шекспире, жадно читал Рюмелина, говорившего о "безмерной переоценке" Барда Гервинусом. Видимо, Рюмелин и стал последней "разрешающей" инстанцией, пройдя которую. Толстой полностью открыл забрало.
Любопытно, что за два года до публикации разгромной статьи о Шекспире корреспондент "Весов" писал, что Толстому не дают покоя лавры Ницше, этого "переоценщика ценностей", и что он готовит аналогичный обвинительный акт против Шекспира.
Ницшеанство Толстого в отношении к Шекспиру выразилось в тотальном всеотрицании: пальбе из всех орудий одновременно. "Служитель и забавник сильных мира сего", "полное равнодушие не только к самым важным вопросам жизни, но к добру или злу, сознание того, что все, что он пишет, не нужно ему", "цель его писания вне его", "цель эта самая ничтожная... угодить публике", "арелигиозное мировоззрение", "изысканность, поразительность, глупость и курчавость", "невоздержанность языка", "выделение искусства высших классов от народного искусства", "безнравственность"...
Толстой отрицает глубину мысли и характерность Шекспира, отрицает философию Гамлета, отрицает художественные средства, отрицает занимательность сюжета, отрицает полет фантазии и жизненность...
Это грубо лубочные произведения, напыщенные, фальшивые и дурного
вкуса, и невыносимо скучные для нашего времени.
Главная ошибка, которую сделали люди высших классов времени так
называемого Возрождения, ошибка, которую мы продолжаем теперь,
состояла... в том, что на место этого отсутствующего религиозного
искусства они поставили искусство ничтожное, имеющее целью только
наслаждение людей.
Содержание пьес Шекспира, как это видно по разъяснению его
наибольших хвалителей, есть самое низменное, пошлое мировоззрение,
считающее внешнюю высоту сильных мира действительным преимуществом
людей, презирающих толпу, то есть рабочий класс, отрицающее всякие не
только религиозные, но и гуманитарные стремления, направленные к
