Едва узнав о походе на Петроград, уже 27 августа Викжель образовал специальное бюро для отпора Корнилову и дал соответствующие указания на места. Дальнейшее, при их организации, было делом техники. Движущиеся к Петрограду войска столкнулись с тотальным саботажем: железнодорожники дезорганизовывали связь, угоняли паровозы, разбирали пути, создавали пробки, которые только они одни и могли растащить.
Против саботажа, излюбленного оружия профсоюзов, корниловцы оказались бессильны. Ближе всех подошла к Петрограду Дикая дивизия, но и она зависла на станции Вырица, в 60 километрах от города. Конечно, кавалеристы могли дойти до столицы и своим ходом, однако не успели — едва эшелоны остановились, как на солдат обрушились агитаторы. Корнилов, как истинный генерал, привык, что приказы не обсуждаются, и не снизошел до пропаганды среди солдат, так что горцы не знали, зачем и куда их везут. Агитаторы мгновенно их просветили, и уже 30 августа Дикая дивизия образовала военно-революционный комитет.
Тех, кто ставил агитацию, долго искать не надо. Большевики и анархисты занимались этим всю дорогу, и напустить агитаторов еще на одну воинскую часть им ничего не стоило. Однако во всем этом есть один интересный момент — прибывшая на станцию Вырица мусульманская делегация из Владикавказа.
Официальная версия её появления такова. Был в партии большевиков один широко известный впоследствии товарищ — Сергей Миронович Киров. Работал он в то время во Владикавказе, а в конце августа зачем-то оказался в Москве. Считается, что Киров, узнав о движении Дикой дивизии на Петроград, предложил послать к ним мусульманскую делегацию от Центрального комитета горских народов, Московский совет связался по телеграфу с Владикавказом и оттуда срочно приехали агитаторы. Но вот реально, по срокам, ничего никуда не вписывается: как мы помним, события начались во второй половине дня 27 августа, а уже к 30 числу Дикая дивизия была распропагандирована до полной утраты боеспособности. Ну никак не успевает горская делегация приехать из Владикавказа! Другое дело, если она выехала заблаговременно и к началу событий находилась в Москве, вместе с товарищем Кировым — который, кстати, относился к числу конкретных деятелей большевистской партии[170]… А значит, планы «русского наполеона» были известны заранее — вплоть до того, какие именно части он намеревается использовать.
В общем, свой переворот генерал Корнилов провалил точно так же, как и свои наступления… Теперь уже для самого арестованного главковерха солдатские комитеты победившего Петрограда требовали смертной казни. Естественно, никто его не казнил — отсидев пару месяцев под арестом, после Октября Корнилов с прочими арестованными единомышленниками преспокойно ушёл на Дон. Потери заговорщиков ограничивались одним лишь застрелившимся от позора генералом Крымовым.
Косвенным следствием мятежа стал уход из правительства кадетов, всё ещё стоявших за конституционную монархию, и объявление России республикой. Никому от этого легче не стало, однако вывеска сменилась.
Ни один из министров не мог рассказать, что, собственно, делало правительство помимо разрешения вопросов собственного существования.
Лев Троцкий
Страна, между тем, разваливалась на глазах. У членов правительства имелся один надежный выход из всех трудных ситуаций — спрятать голову в песок, то есть подать в отставку, и этим правом они вовсю пользовались. За восемь месяцев их пребывания у власти прошло четыре правительственных кризиса, с соответствующими изменениями в составе кабинета министров. Освободившиеся места замещались социалистами — хотя толку для страны от этой замены не было никакого.
После корниловского мятежа состояние правительства стабилизировалось — начиная с этого времени и до самого 25 октября все его существование представляло собой один сплошной кризис. Решение вопроса о власти стало напоминать истерику. 14 сентября открылось так называемое Демократическое совещание, которое приняло совершенно изумительные решения. Первое: создать коалиционное правительство с буржуазией, одновременно не идя ни на какие альянсы с кадетами. Поскольку кадеты были самой левой из буржуазных партий, то что в этом случае понималось под коалицией — великая тайна. Второе: поскольку вопрос о правительстве зашел в абсолютный тупик, создать ещё какой-нибудь орган и поручить формирование правительства ему — пусть у него голова и болит. Орган этот создали и назвали Предпарламентом (народ тут же окрестил его «предбанником»). Начал он свою работу с торжественного ухода большевиков, а потом увяз в дебатах. Существующее (какое-то) правительство, по причине того, что вопрос о власти повис в воздухе, не делало уже вообще ничего.
В сентябре 1917 года английский писатель и, по совместительству, разведчик Уильям Сомерсет Моэм (который в Петрограде не материал для очередной книги собирал, а выполнял задание английской разведки), характеризуя обстановку, писал:
«Керенский… произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все более угрожающей, приблиэюалась зима и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи»…
Был только один пункт, в котором сходились все, от черносотенцев до анархистов — страна летит к пропасти. Прогнозы строились самые разные, но неизменно мрачные, надежды же были исключительно утопические. 2 октября американский журналист Джон Рид, заброшенный судьбой и ремеслом в Петроград в это безумное время, разговаривал с одним из крупнейших российских капиталистов и не менее крупным деятелем кадетской партии — г-ном Лианозовым.
«Рано или поздно, — говорил тот, — иностранным державам придется вмешаться в наши дела, точно так же, как вмешиваются врачи, чтобы излечить больного ребёнка и поставить его на ноги… Впрочем, возможно, такое вмешательство не будет необходимым. Транспорт развалился, фабрики закрываются, и немцы наступают. Может быть, голод и поражение пробудят в русском народе здравый смысл…»
Как видим, выход из ситуации с точки зрения «России, которую мы потеряли», найти было легко — голод и иностранная интервенция. О том, что разруха в стране являлась следствием либеральных забав, в первую очередь, его родной кадетской партии, г-н Лианозов предпочел умолчать.
По части тактики тоже проблем не было:
«Что до большевиков, то с ними придется разделываться одним из двух методов. Правительство может эвакуировать Петроград, объявив тогда осадное положение, и командующий войсками округа расправится с этими господами без юридических формальностей… Или, если, например, Учредительное Собрание проявит какие-либо утопические тенденции, его молено будет разогнать силой оружия…»[171]
Пройдёт совсем немного времени, и эти планы будут реализованы — только уже не кадетами, а большевиками. Учредительное Собрание разгонят даже не силой оружия, а словами: «Караул устал!», а «без юридических формальностей» станут расправляться с самими кадетами[172]. Непонятно лишь одно: на что они обижались потом, в эмиграции? Ведь это же были их собственные планы!
В общем, буржуазия надеялась на Вильгельма, социалисты — на чудо, большевики о будущем вообще не задумывались, им хватало настоящего. Страна вовсю разваливалась географически. На Дону образовалась казачья республика, подчинявшаяся только своим атаманам. Такое же независимое казачье государство появилось на Кубани. В Гельсингфорсе сейм объявил Финляндию автономной и потребовал вывода русских войск. Украинская рада прихватила в свое новообразованное государство земли вплоть до Урала и начала формировать национальную армию. Сибирь и Кавказ требовали отдельных Учредительных Собраний. Большевики еще только собираются взять власть, они пока что тут совершенно ни при чем, это все также результат деятельности Временного правительства, господ либералов, теперь уже совместно с социалистами.
Джон Рид так обрисовывал обстановку того времени:
«Наступала зима — страшная русская зима. В торгово-промышленных кругах я слышал такие разговоры: „Зима всегда была лучшим другом России; быть может, теперь она избавит нас от революции“. На замерзающем фронте голодали и умирали несчастные армии, потерявшие всякое воодушевление. Железные дороги замирали, продовольствия становилось все меньше, фабрики закрывались. Отчаявшиеся массы громко кричали, что буржуазия покушается на жизнь народа, вызывает поражение на фронте. Рига была сдана непосредственно после того, как генерал Корнилов публично заявил: „Не должны ли мы пожертвовать Ригой, чтобы возвратить страну к сознанию ее долга?“».
