есть ли в его практике оправдательные приговоры за убийство. «Да, — ответил Ануфриев, — однажды за убийство я оправдал троих». Я, конечно, удивилась, захотела подробностей, и мне вручили приговор: «Если интересно, почитайте». Я прочитала, впечатлилась работой судьи и самой историей и позвонила своему редактору Наташе Морозовой. Наташа была моим редактором с первого дня работы в «Таких делах», потом выучилась на юриста и ушла работать в «Мемориал» [25]. Но окончательно нас не бросила и периодически редактирует материалы для портала.
Я хотела, чтобы Морозова посмотрела на приговор «юридическим глазом»: действительно ли такое решение — редкость для судейской практики и можно ли что-то сделать для осужденных? Оказалось, сделать практически ничего нельзя, но мы решили, что рассказать эту историю важно. Потому что подобные случаи, когда дела «закрывают» невиновными людьми, в России происходят повсеместно.
Скажу честно: я склонялась на сторону осужденных, основываясь на одном лишь приговоре. Ануфриев, в отличие от судьи Лобынцева, очень хорошо разложил аргументы по полочкам, да и рассказы подсудимых о пытках и давлении кажутся правдивыми. Но на одном приговоре историю не построишь — нужно было лететь в Забайкалье и встречаться с родственниками осужденных. А для этого отыскать их, сидя в Москве.
Как обычно, я перерыла интернет и социальные сети. В Букачаче практически ни у кого нет интернета, поэтому и профилей в соцсетях нет. И все-таки через знакомых знакомых, которые давно не живут в Букачаче, удалось выйти на отца Александра Севостьянова.
Николай Петрович сильно удивился, что кому-то в Москве интересна судьба его сына. Спросил, не от Жириновского ли я звоню. Как и все родственники осужденных, он писал лидеру ЛДПР и просил о помощи. Во многих регионах партия Жириновского очень популярна, люди верят, что депутат может помочь в любой беде. В Букачаче, например, аббревиатура партии и фамилия Жириновского часто встречаются на домах и заборах, а упоминаний Единой России я не видела (и не слышала) ни разу.
ВАМ НЕ СТРАШНО?
Телефонный разговор с отцом Александра был очень эмоциональный и, как мне показалось, честный. Севостьянов рассказал, что они провели собственное расследование и якобы знают, кто на самом деле убил ветерана Баранова — это подогрело мой интерес. Он помог мне связаться с родными других осужденных, все согласились общаться и обещали встретить и помочь с жильем и прочим. На следующий день мне позвонила Елена Елизарова и рассказала о своей работе над делом Сорокина. Она сильно удивилась, когда узнала, что я собралась в Букачачу. «Криминальный район, очень далеко, много пьющих, вам не страшно?»
Мне было страшно. Забайкальские поселки — черные дыры, в которых, если сгинешь, никто не заметит. Чужак в небольшом селе всегда привлекает внимание. Слухи расползаются быстро. Наверняка о цели моего приезда уже на следующий день после разговора с родными заключенных знали многие. Возможно, и те самые полицейские, которые точно не были заинтересованы в журналистском расследовании. «Вы там это, не бойтесь, — говорил мне по телефону Сергей Сорокин (номер дали мне его родственники). — Я своим пацанам позвонил, за вами там приглядят, если че. Все нормально будет». Новость о том, что с зоны мне организовали «крышу», взбодрила несильно, но отказываться от поездки из-за опасений за себя — не наши методы. Я собиралась. Пока выстраивала логистику (добраться до практически изолированного села на краю Забайкалья — тот еще квест), продолжала общаться по телефону с Сергеем Сорокиным и Александром Севостьяновым. Звонить из зоны они могли в определенное время, разговаривать не больше десяти минут. Так что их истории в общей сложности я записывала на диктофон несколько недель. Иногда запись велась в очень интересных местах — например, однажды Сорокин позвонил мне, когда я ждала приема в поликлинике, и я тут же достала диктофон и заперлась с ним в туалете. А звонок от Севостьянова раздался, когда я шла к метро по людному проспекту — пришлось сесть на лавочку и организовать запись прямо в толпе (а потом мучительно разбирать сквозь городской гул слова собеседника).
Так что к тому моменту, когда я была готова улетать в Забайкалье, у меня уже были интервью с осужденными и большой комментарий юриста Елены Елизаровой. Это помогло быстрее сориентироваться на месте. Но все равно реальность превзошла мои ожидания.
У «Таких дел» не было фотокорреспондента в Забайкальском крае, который мог бы снять эту историю. Не было и денег на то, чтобы отправить сотрудника из Москвы или другого региона — только на перелет пришлось бы потратить около ста тысяч рублей. В такие дорогие командировки наши журналисты летают редко, и фотограф, как правило, ищется на месте, ведь портал существует благодаря пожертвованиям. Предполагалось, что я полечу одна. И все же, из соображений безопасности, редакция нашла возможность отправить со мной в Букачачу Вадима Брайдова, фотографа из Уфы. По-настоящему его присутствию я обрадовалась лишь на месте.
СПОКОЙНОЙ НОЧИ, НА ХУЙ!
Мы с Вадиком добирались до Букачачи почти сутки. Ночной перелет до Читы, затем восемь часов на маршрутке. Приехали в десятом часу вечера — водитель остановился прямо у дома Сорокиных. И слава богу: если бы высадил нас где-то еще, дорогу бы мы не нашли, потому что село освещается только отблесками из окон домов и звездами.
Нас встречают Татьяна Сорокина и Елена Волокитина — пьяные, но гостеприимные. Запускают внутрь, показывают односпальный топчан для сна. А потом достают водку: «Мы тут посидим немного?» Мы с Вадиком теряемся. Застолья не хочется, невыносимо клонит в сон. Я вежливо прошу дать нам выспаться, но хозяева говорят, что выпьют чуть-чуть и сразу лягут спать. Причем Лена — с нами. «Понюхай водку, — предлагает мне Татьяна и пододвигает двухлитровую банку. — Вкусно пахнет! У нас хорошая водка».
Пока они пьют, заснуть не получается. Женщины стараются говорить тихо, но то и дело громко матерятся и спорят. Когда я покидаю нашу комнату, чтобы выйти на улицу в туалет, в потемках натыкаюсь на Лену: она стоит на коленях возле «туалетного ведра» и блюет.
Около полуночи водка заканчивается. «Спокойной ночи, на хуй!» — кричит в комнату Татьяна и захлопывает за собой входную дверь. Не выключая свет, Лена заваливается на диван. Но спать не может — бредит. И мы не можем тоже — слушаем, как она матерится, падает с дивана, блюет, плачет. «А вдруг она умрет? — шепчет Вадик. — Что мы будем делать?» Наши телефоны почти не ловят. Куда бежать посреди ночи впотьмах, мы не знаем. Лежим и
