склонились на кухне над мобильным телефоном Волокитина — пытаются завести ему почту, для этого нужно создать аккаунт в «Гугле». Телефон не ловит практически ничего, только иногда по углам появляются зачатки связи, а еще сигнал усиливается ночью. Час возни ни к чему не приводит, к тому же Сергей совсем не понимает, как работает интернет и на что похож почтовый ящик. Тщетные попытки достучатся до «Гугла» удручают меня не меньше, чем Сергея: у жителей Букачачи совсем нет доступа к альтернативной телевидению информации. Нет возможности скачать книги, читать медиа, узнавать о том, что происходит в стране и мире. И при этом совсем нет досуга. Примерно понятно, откуда водка, преступность, постоянная матершина и тотальное незнание законов и своих прав.
В Букачаче удручает все. Черный снег, черные ладошки людей, черные козы, копающиеся в мусорных кучах прямо посреди села, заброшенные дома. Здесь, на месте, хорошо понимаешь, почему случилось то, что случилось. Здесь как будто не могло быть иначе.
Николая Севостьянова очень жалко. Хороший, безобидный человек, который так и не смог утопить в водке несправедливое обвинение сына. Чем больше он пьет, тем сильнее проступает обида и злость — на несправедливость, на полицию, на власть, на всех тех, кто подставил и уничтожил его ребенка. Просто так, потому что он с семьей — никто, простые люди, которых не жалко.
Разговаривая с Севостьяновым и его родными, я уже понимаю, что верю им. Что я на их стороне. И даже без водки разделяю их гнев: так быть не должно. Не важно, кто эти люди, не важно, как они разговаривают, сколько пьют и какой асоциальный образ жизни ведут. Они — люди. Разве закон не для людей, разве все не должны быть перед ним равны?
В том, что Севостьяновы не врут, меня убеждает то, как они говорят о случившемся. И дело даже не в эмоциях, которые трудно имитировать, а в фактах, которые они не перевирают даже по пьяной лавочке. Спустя несколько лет и Севостьяновы, и Волокитины, и мать Подойницына рассказывают то же самое, что рассказывали на суде. Почти не путаются и очень хорошо все помнят. Если бы они врали, точно бы забыли.
За несколько дней я нон-стопом поговорила со всеми, кто мог помочь составить картину произошедшего. Сложнее всего, конечно, было с родственниками — разговоры с пьяными людьми в состоянии тотального недосыпа (а позже, дома, расшифровка, попытки разобрать их речь и связать в цельную историю) — новый интересный опыт. По-настоящему страшно мне было трижды. Первый раз тогда, ночью с Еленой, второй раз, когда нас с Вадиком подрезали пьяные пацаны, и третий раз, когда нас хотел убивать муж потерпевшей. Он полетел на нас с кулаками, и я натурально приготовилась драться, сжав в кармане куботан [26], который всегда ношу с собой. Но драки, спасибо Елене, не получилось. Как только мы с Вадиком выехали из Букачачи, я испытала облегчение. А когда добрались до Читы и заселились в гостиницу, где я смогла, наконец, выспаться, — неподдельное счастье.
Для полноты картины было важно поговорить с обоими судьями. Мне повезло — оба согласились на интервью.
С этим мне сильно помогла пресс-секретарь Забайкальского краевого суда Виктория Михайлюк, с которой я подружилась в прошлый приезд в Читу. Разговор с Ануфриевым был очень долгий. Я записала на диктофон только общие вещи и попросила поговорить со мной off the record — объяснить, что, по его мнению, произошло в Букачаче на самом деле. Очень жаль, что я не могла опубликовать наш разговор — Ануфриев не только по полочкам разложил свое расследование, но и рассказал о том, как шьются дела, и о том, что ему было за этот оправдательный приговор.
Судья Лобынцев был очень вежлив и даже расположен к разговору. На скользкие вопросы у него нашлись канцелярские фразы из приговора. По выражению его лица и тому, как он увиливал от некоторых вопросов, мне было понятно, что он не собирается рассказывать, о чем на самом деле думает. Был момент, когда я выключила диктофон, чтобы задать несколько неудобных вопросов о приговоре. Его ответы я не могу озвучить.
РАБОТА НА ДОМУ
Домой я привезла какое-то невероятное количество диктофонных записей, которые не могла отдать в расшифровку, потому что мне и самой было сложно в них разбираться. А также кучу документов — жалоб, писем, приговоров, выдержек из дела и тому подобного.
Как выяснилось дома, самым сложным было не съездить в эту изматывающую командировку, а разобраться во всем, что я нарыла, а также в юридических документах. Снова и снова я перечитывала приговоры, жалобы, апелляционное определение, вычленяя главное, состыковывая показания троих осужденных... Слава богу, редактор этого текста, Наталья Морозова, как юрист, понимала все, чем я с ней делилась, и помогала разобраться в тонкостях уголовного права. Я написала почти девяносто тысяч знаков и потом еще несколько дней мучилась, сокращая этот детектив. А позже мучилась Наташа, которая смогла сократить материал еще.
За большое количество знаков журналистов часто ругают. Это заслуженно, если в тексте много «воды». Но я уверена (и знаю на собственном опыте): лонгрид можно написать так, что его прочтут до конца. Для этого нужно сохранять интригу. Читателю должно быть интересно: а что будет дальше, чем все закончится? Важно тщательно обдумывать последние фразы каждого абзаца. Если в них будет неожиданность или юмор — скорее всего, читатель пойдет дальше. Подзаголовки тоже играют не последнюю роль — для них я обычно выбираю самую интересную и живую фразу из текста.
ЧТО БЫЛО ПОТОМ
Мне бы очень хотелось написать, что материал прогремел и справедливость восторжествовала. Но, к сожалению, этого не случилось.
Герои репортажа «Оправдание и наказание» начали звонить мне практически сразу после публикации. Они надеялись, что теперь, когда об их злоключениях вышел материал в самой Москве, все изменится. Но перемены не спешили. Делом Сорокина и других захотели заняться несколько юристов, планировали для начала направить жалобу Татьяне Москальковой, уполномоченной по правам человека. Но в планы вмешался коронавирус. И на момент, когда я это пишу (вторая волна пандемии), они так и не предприняли никаких шагов. Сергей Сорокин звонил раз в неделю с вопросом: есть ли подвижки по статье?
И каждый раз мне было тяжело говорить ему о том, что ничего нет. Когда я готовила публикацию, предупредила Сергея, что с юридической точки зрения сделать практически ничего нельзя. Есть небольшой шанс выйти в надзорную инстанцию, и только. Он ухватился за этот шанс,
