тексте премьер-министра составлял около восьми миллионов одиноких людей. В нежелании вынести более тревожные результаты подсчета за скобки нашла отражение более общая дискуссия по этому вопросу. Цифры Кооперативного общества и британского Красного Креста были взяты на вооружение основной группой влияния в этой области – основанной в 2011 году «Кампанией за прекращение одиночества». На ее веб-сайте в разделе «Факты об одиночестве» на момент публикации «Соединенного общества» было указано, что «более 9 миллионов человек в Великобритании во всех взрослых возрастных категориях – то есть больше, чем население Лондона, – всегда или часто одиноки» [964]. Комиссия по одиночеству, созданная депутатом парламента Джо Кокс незадолго до ее убийства в июне 2016 года и продолжающая работу усилиями ее коллег, лоббировала введение поста министра по вопросам одиночества и разработку стратегии, опираясь на те же самые данные [965]. Последние опубликованные цифры – результат международного исследования, проведенного при поддержке фонда Wellcome Trust в рамках цикла передач «Анатомия одиночества», появившегося в эфире радиостанции «Би-би-си – 4» с началом реализации правительственной стратегии. Опрос произвольно выбранных 55 тысяч человек из 237 стран показал, что «треть людей часто или очень часто чувствуют себя одинокими» [966].
Статистический пессимизм сопровождался гиперболизированной риторикой дебатов. По результатам обширного обзора литературы историк Кит Снелл пришел к следующему выводу: «Одиночество сегодня широко диагностируется как современная „эпидемия“ или „чума“» [967]. Сопоставление этого состояния с кризисом здоровья населения отсылает как минимум к последнему десятилетию прошлого века; оно легло в основу документального телефильма Би-би-си «Эпоха одиночества» [968]. В этом фильме также было отмечено, что «страну стали называть европейской столицей одиночества». Этот поразительный вывод был сделан на основе другого доклада Национальной статистической службы, носившего название: «Измерение национального благосостояния: европейские сравнения, 2014 год». Авторы этого документа ограничились публикацией ряда цифр, в которых жители стран Евросоюза были ранжированы по ответам на такие пункты, как «поддержка, необходимая для решения серьезной личной или семейной проблемы», или «чувство близости к людям, живущим по соседству» [969]. Подсчитывал данные из разных таблиц журналист из солидного издания; Соединенное Королевство показало себя хуже других стран; журналист придумал выражение «капитал одиночества», и оно сразу же вошло в кровоток общественных дебатов [970]. Позднее, в 2014 году, то же повторил писатель Джордж Монбио в статье под названием «Эпоха одиночества убивает нас», в которой привел ряд данных, демонстрирующих, что «острое одиночество в Англии… растет с поразительной скоростью» [971]. Это утверждение аналогично тезису, содержащемуся в свежем опросе на тему одиночества: в Соединенных Штатах «уровень одиночества подскочил с 14 % в 1970-х годах до более чем 40 % в настоящее время» [972].
Говоря о распространении одиночества, трудно определить надежные временные критерии. Опубликованные результаты в значительной степени основаны на самооценках настроений и переживаний, притом относительно категорий, которые меняются от одного опроса к другому. Огромные вариации вызваны субъективными различиями между «всегда», «в большинстве случаев» и «в некоторых случаях». Неудивительно, что среди рекомендаций по новой правительственной стратегии значится создание «более прочной доказательной базы» [973]. Существует, однако, ряд исследований, начатых еще в 1940-е, который все же позволяет нам сделать некоторую оценку масштаба и характера изменений. Самые последовательные данные относятся к пожилым людям, которые изначально считались наиболее подверженными риску от этого типа страданий. Они дают возможность предположить, что отраженные в отчетах уровни находились в нижней части того диапазона, который фигурирует в сегодняшних общественных дебатах, и что за две трети столетия никакого значительного роста в процентном отношении не наблюдалось. Кристина Виктор и ее коллеги пришли в 2003 году к выводу, что,
по-видимому, имеется мало убедительных или неопровержимых доказательств того, что мы переживаем эпидемию одиночества в пожилом возрасте или что со временем показатели одиночества заметно возросли. … Значительное, по словам респондентов, одиночество («очень/часто одинок») испытывают примерно 5–15 % населения в возрасте 65 лет и старше, и этот показатель остается стабильным на протяжении последних 60 лет [974].
Данные по целому ряду западных стран за период с 1948 года, собранные Клэр Венгер и ее коллегами, показали аналогичные результаты [975]. В этом контексте установленный Национальной статистической службой в 2018 году показатель: «часто/всегда» – 5 %, хотя и относится ко всему взрослому населению, не выглядит как отклонение.
Возникают два вопроса. Первый – это природа растущей обеспокоенности по поводу одиночества, которое стало рассматриваться как характерный изъян нашего времени. Сочетание демографических, политических, культурных, идеологических и медицинских факторов создало категорию опыта, такую же широкую, как и патология меланхолии, столь распространенная до XX века [976]. Паника случилась и на личном уровне. «Тревога одиночества, – гласило первое полномасштабное исследование по этой теме (1961), – является широко распространенным состоянием в современном обществе» [977]. Эми Рокач в исследовании «Одиночество в прошлом и настоящем и его влияние на нашу жизнь» (2015) пишет, что «все мы испытываем его жгучую боль, социальное отчуждение и негативное воздействие на нашу самооценку» [978]. Независимо от того, удалось избежать его или нет, боязнь выпасть из компании рассматривалась как действенная сила в обществе XX – начала XXI века.
Второй вопрос, который и станет предметом заключительного раздела этой главы, – принципиально важная граница между одиночеством и уединением. Новая стратегия правительства основана на широко используемой формулировке Даниэля Перлмана и Летиции Энн Пеплау, писавших в 1981 году о «субъективном, нежелательном ощущении отсутствия или потери дружеских отношений»: «Это происходит при несоответствии между количеством и качеством социальных отношений, которые у нас есть, и тех, которых мы желаем» [979]. Преимущество этой конструкции в том, что она позволяет различать одиночество как чувственное состояние и как социальную изоляцию, физическое событие; однако она не проясняет критически важного различия между временем наедине с собой, которое ценится и приветствуется, и отсутствием душевной компании, вызывающим негативные эмоции в диапазоне от простого недовольства до сильных страданий [980]. Или, если воспользоваться выражением Стефани Доурик, – между уединением, «в котором достаточно комфортно с самим собой», и одиночеством как «некомфортным пребыванием без кого-либо» [981]. «В уединении, – пишет Томас Дамм, – каждый из нас сам по себе, но не одинок, потому что мы более или менее счастливо заняты самими собой, рядом с самими собой» [982]. Отсутствие такой поглощенности – начало одиночества. «Наш язык мудро почувствовал эти две стороны пребывания человека наедине с собой, – писал Пауль Тиллих. – Он создал слово „одиночество“, чтобы выразить боль пребывания наедине с собой, и создал слово „уединение“, чтобы выразить блаженство пребывания наедине с собой» [983]. Самое лаконичное определение одиночества – неудачное уединение [984]. Это выдвигает на первый план важнейший вопрос о том, почему практически во всех опросах, начиная с 1940-х
