лингвистов, кстати, 14 тысяч слов Словаря Даля образованы им самим. В таких его словах, как посабливанье, пособный, пособливый, пособщики т. п., нет ничего особенно оригинального, сочиненного. Вряд ли мы их встречали когда-либо раньше, но значение их общепонятно, поскольку они строятся по устойчивым, продуктивным моделям. Это не столько неологизмы, сколько «системизмы» или «потенциализмы»: они демонстрируют не изобретательность словотворца, а порождающие модели языка.
И Хлебников, и Маяковский работали с системностью русского языка, выявляли пределы её возможностей, прощупывали слово на сгибах. Такие слова, как «творянин», «вещьбище», «серпастый», — не произвол, а проявление системности в словообразовании. Если есть «дворянин», то может быть и «творянин». При наличии «лежбища» напрашивается «вещьбище». Если есть «лобастый», почему не быть «серпастому»?..
Вот как действует эта модель, построенная на глубокой, многочленной морфологической аналогии (параллелизме):
круг — друг
кружить — дружить
кружево — дружево (ткань, кружево дружеских отношений).
Слово «дружево» можно применить к «кружеву» тех дружеских связей, которые не предполагают дружбы в собственном смысле слова. Дружево — это сеть знакомств и приятельств, где люди оказывают друг другу услуги «по дружбе». (3).
…Шутили мы ТАССе, шутили. Но как же потом трудно было вылезти из затвердевшего цемента привычных слов и оборотов! И, возможно это было не просто личным подвигом, преодолением тоталитарного штампа и устремлением к свободе льющегося языка. Известный филолог вообще считает, что самостоятельно работающей словопроизводящей системой русский язык ещё не стал — слишком велико в нём давление нормы, которая «держит и не пущает».
Не иначе, как с Божией помощью «развязался» у меня язык. А что касается неологизмов, то иногда они вроде «случайно» приходят на ум, иногда мельком бывают услышаны. То ли воробей вылетел, которого не поймаешь; то ли дуновение какое-то донесло: гро-бализация, бумагия, логофобия, раскольническая цирковь, беспо-койник, тоталерантное государство, Укриана… Это — как вновь рождённые клетки в крови нашего языка. Нет, кровь эта не должна остынуть.
PS.
Слухи о нашей смерти сильно преувеличены — мы живы! Я не верю в то, что «время дожития» для русского народа наступило. Его поистине апокалиптическая миссия отметает всякие мысли о «выходе на пенсию». Кризис налицо, но ведь в такие стрессовые моменты усиливается архаизация сознания народа. Начинают работать законы национальной традиции.
Не впервой. Мрачными красками описывал своё время Гоголь: «И непонятной тоской уже загорелась земля; черствей и черствей становится жизнь; всё мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днём неизмеримейшего роста. Всё глухо, могила всюду. Боже! Пусто и страшно становится в Твоём мире!»
«Но за смертью, помысли писателя, непременно должно последовать воскресение. Обычаи «умирают в букве, но оживают в духе», — пишет Гоголь. «Не умрёт из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесётся звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее — и праздник Светлого Воскресения воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов!» [58, с. 128].
Г. Миронова обращает внимание на то, что в отличие от обращённых в прошлое кочевников, русский язык-народ обращён в будущее. Верит в него, полагаясь на Бога (даст Бог — доживём), несмотря на вчерашние и сегодняшние напасти. Само слово победа означает преодоление беды. И есть ещё у нас удивительно слово «пора» — удобный к делу, самый что ни на есть урочный час. На новую книгу Татьяны Леонидовны «Броня генетической памяти» я обращаю внимание тех, кто интересуется лингвистическими подробностями этого мироощущения, а в заключении процитирую: «Непременно придёт пора, когда наш русский архетип светлого будущего зарядит нацию новой спасительной энергией. И эта взрывная волевая энергия непременно вырвется наружу. Когда придет пора, победа будет за нами!» (2).
Что ждёт Россию? Что ждёт русский народ? «Будущее может описываться в самых разных жанрах: гадание, пророчество, апокалипсис, утопия или антиутопия, политический или эстетический манифест, научная гипотеза, научно-фантастический роман или фильм… Но самый экономный, так сказать, минимальный жанр описания будущего — это новое слово, неологизм. Оно не только описывает возможное будущее, но создаёт саму эту возможность, поскольку расширяет сферу смыслов, действующих в языке. А что на языке, то и в уме; что на уме, то и в деле. Помысли В. Хлебникова, «слово управляет мозгом, мозг — руками, руки — царствами». Одно-единственное слово — это зародыш новых теорий и практик, как в одном семени заложены мириады будущих растений». [113]
Это же касается и духовно-политических реалий. Смотрите: в наш обиход вернулось практически забытое слово «Новороссия». Его значение шире географического. Чаяния о новой России звучат в нём… Теперь вслушайтесь: мы произносим «Укриана». Напоминающее нечто знакомое слово-фантом. А фантомам свойственно растворятся без следа.
1. Известный педагог, профессор Александр Камчатное опубликовал недавно весьма знаменательное открытое письмо.
«Все более тревожные сведения поступают из МИГУ— старейшего педагогического университета страны. Собрав воедино разрозненные высказывания, можно получить целостную картину полного разгрома педагогического образования в МИГУ, совершаемого новым ректором А. Л. Семеновым и его «зондер-командой».
А.Л. Семенов активно внедряет т. н. универсальный бакалавриат. В более ранних версиях он называл это нововведение программой Liberal Arts, заявляя, что данная модель успешно зарекомендовала себя в США и странах Европы.
Это сводится к сокращению теоретической, т. е. специальной предметной подготовки студентов, к существенному уменьшению в 1,5–2 раза доли важнейших профильных дисциплин в создающемся учебном плане и новой образовательной программе.
Из учебного плана филфака исчезают обязательные для усвоения студентами лингвистические и литературоведческие дисциплины. Все, что связано с культурой, историей русского народа, корнями российского самосознания подвергается значительному уменьшению. Так, фольклор и древнерусская литература, на протяжении веков воплощавшие патриотические идеи, вместе с важнейшими курсами истории русского языка исчезают вовсе или сокращаются более чем в 2 раза. Между тем эти дисциплины не только представлены в школьных учебниках федерального перечня, но и особенно актуальны сегодня как источник патриотического и нравственного воспитания, формирования духовных скреп общества…
Волевым решением ректора и его научного консультанта М.А.Кронгауза (является автором книги с дискредитирующим отечественный язык и культуру содержанием и названием «Русский язык на грани нервного срыва») исключены или сокращены такие курсы, как старославянский язык, историческая грамматика русского языка и стилистика — важнейшие для становления не только грамотности, но и национального мировидения, гордости за культуру и историю Отечества. Курс современного русского языка, необходимый для формирования грамотной устной и письменной русской речи, сокращен на несколько семестров.
Страдают, если исходить из замысла реформаторов, курсы истории литературы. До предела сокращен объединенный в один
