Да и правда, иной раз диву даешься, что оно в мире-то деется! А уж что нас всех впереди-то ждет, никакой философ и даже пророк вообразить не могут.
Я все о себе да о себе. О вас же, дорогой товарищ, ничегошеньки не знаю. Женка моя Лида дала наказ, чтоб вы обстоятельно и подробно поведали б нам свою автобиографию. Очень интересно знать, откуда вы родом? Кто ваши родители? Какое учебное заведение кончили? Какой ваш возраст? Служили ли в армии? И где? Есть ли детки? Лида приглашает всю вашу семью на отдых. Это серьезно. Валентин.
Так вот, вы земляк моей супруги. Она тоже с Дона, из города Ростова.
Вопросы вы задаете сногсшибательные. Спрашиваете: стыжусь ли того, что я пастух? Помилуйте! Отвечаю вопросом на вопрос: «Стыдится ли цыган, что он цыган?»
Когда я служил в армии, дружки спрашивали: «Не беспокоит ли меня то, что у меня корявая фамилия?» Дескать, режет слух свежему человеку. Я же к ней привык. Она для меня звучит так, как, к примеру, Иванов или Ивбнов.
Прославился я в части тем, что не боялся высоты. По пожарной лестнице лез с закрытыми глазами на 4–6 этажи и выше. Не боялся же высоты потому, что перед этим два года работал в Волгограде каменщиком на большой стройке. Обыкновенно начинаешь кладку стены дома с нулевого цикла. И гонишь выше, выше.
Точно также привычно мне и то, что я пастух. С малолетства же хожу за скотиной. Однажды оказавшись в чужой компании, утаил я свою профессию. От небольшого, верней, незрелого еще ума.
С таким вот настроением подался я из хутора в большой город. Выучился на каменщика. Меня уважали. Другим в пример ставили. Я же тайком скучал по степи. Когда возводили многоэтажные здания, любил с верхотуры глядеть в заволжские дали. У дружка Коли был хороший бинокль, и он, видя мою страсть, его подарил. Я с этим прибором и на работе не расставался. Зимой же, когда Волга замерзала, брал лыжи и уходил на 25–30 километров. Гулял на просторе.
В конце концов такая жизнь надоела. Но и стройку бросить нельзя: трудовой фронт! Сдуру решился я на самоволку. Украдкой прибыл в Крутое. А в Сталинграде переполох. На ноги поднята милиция: со стройки сбежал каменщик Валентин Рак.
Меня задержали, арестовали. Посадили на скамью подсудимых. Судили не строго: дали полгода принудработ. Когда же узнали, что я каменщик, послали строить молокозавод. Подобрал я свойскую команду парней и девчат. Работали с огоньком. Объект сдали досрочно. Тут и срок подошел в армию идти.
Выпало счастье служить в городе Ростове-на-Дону. Случайно выявилось, что я неплохой стрелок. Участвовал в дивизионных соревнованиях, завоевал первый приз. Стою я на высшей ступеньке пьедестала, а сам думаю: «Эх, сейчас бы в степь да там поохотиться».
В колхоз летел как на крыльях. Через недельку бригадир своей властью определил меня конюхом. Должность считалась некрасивой, работа позорной. Конюшня имела вид убогий. Лошадки худые, облезлые. За ними приглядывали два опустившихся старика. Вот вам живая картинка с натуры. Вдоль хуторской улицы табунщик гонит с ночного десятка два лошадок. Бредут они шагом, с опущенными низко головами, будто на мясокомбинат. Да и у коновода вид отнюдь не бравый. Вместо седла под ним замызганная фуфайка, из нее клочьями свисает желтая вата.
Все это меня смутило, но не оттолкнуло. Да и случай помог. Вышло так, что я подружился с однохуторяниным Петром Карповичем Борщом, который был чуть ли не вдвое старше. Однако ж что-то влекло нас друг к другу. Вернее так: был у нас общий интерес к русской литературе. А в нашей неказистой с виду хатке была (и есть!) вполне приличная библиотечка. Всю жизнь ее собирал мой папаня. Так что Петр Карпович стал пользоваться книгами по своему усмотрению. Ну и как сам человек бывалый, многому меня научил. В том числе и лошадничеству.
Перво-наперво довел я до желанной кондиции молодого и необъезженного еще конька, по кличке Ростан. Через полгода он обрел боевой вид, смотрелся блестяще. Между прочим, был предан мне как собака.
Но конь без сбруи все равно, что ружье без заряда. Стал я обхаживать завхоза: и так и эдак. В конце концов уговорил купить новое седло, приглядев оное в Рудне. Седло спортивное, легкое, изящное.
Веселей дело пошло. Табун стал оживленным, привлекательным. К любой работе охочий. Лошадки имели также привлекательный вид. Занял я деньжат, купил ружьишко, приучился охотиться. И когда вечерком гнал табун с попаса по хуторской улице, глядеть со стороны, думаю, было приятно. Лошадки бежали играючи. Подо мной был конь игреневой масти.
Это значит корпусом рыжий, а грива и хвост белесые. Ну как у маршала Буденного! За спиной всадника красовалось ружье, у седла телипалась свежая дичь.
Молодые парни и даже мужики завидовали моей должности, хотя недавно посмеивались. Хорошо бы, шутками и кончилось. Нет, стали плести всякую небывальщину. В расчете на то, чтобы самим занять эту видную «должность». Как бы то ни было, каверза свершилась. Состоялась рокировка! Да, но у меня оставалась еще бескрайняя степь. Отобрать ее и хитрованам не под силу.
Степь я обожаю в любое время года, в любое время суток. Когда остаюсь с табуном на ночь, слежу за полетом стрепетов. Они веселятся и играют в небе перед наступлением сумерек. В летнюю ночь, лежа в траве, я наблюдаю за звездами, за перемещением планет. В эту пору суток степь звенит от звуков и голосов, исходящих от сверчков, кузнечиков. Мне кажется, что я нахожусь в концертном зале или даже в государственной консерватории.
Летняя ночь коротка и проходит быстро, как увлекательный кинофильм. Часов у меня тогда не было, я ориентировался по звездам, они никогда не подводили. А когда небо закрыто тучами, не менее точное время выдают жаворонки. По наступлению темноты эта серенькая птичка тихонько сидит в траве. Но едва забрезжит рассвет, все до единой взмывают в небо, наполняют воздух нескончаемыми трелями. Позывные их абсолютно точные, не уступают моряцким хронометрам.
С рассветом на душе веселей. Слышу, как играют на поляне беспечные зайцы. Как деловито устремляется в лесок Патрикеевна-лиса. Как бредут по своим делам, понуря тяжелые свои головы, волки.
Все. Рука писать устала. Поздравляю вас с праздником 9 мая, с победой над фашистской Германией. Валентин Рак.
Долго не было вестей из Москвы. Наверно, наскучили письма с каракулями. А у меня созрел план: вести дневник.
К тому подзадорил гонорар с Всесоюзного радио. Почтальон принес 25 рублей 38 копеек. Куча денег за маленькую заметку. Я собрал друзей. Мы выпили, закусили. И Лиде на хозяйственные нужды 19 рублей осталось.
Я и теперь еще под хмельком. А перо чешется. Опишу один случай. Однажды весной была большая вода, а на скотном дворе кончилась солома. Стога далеко, в поле. Снарядили два гусеничных трактора и одни сани. Целый день ждали. Скотники и доярки переживали, что буренки останутся на ночь некормленые. У всех ушки на макушке: не гудит ли трактор? Тишина. Но вот из-за холма показался тракторист. Пеший. Все к нему: «Где солома?» Отвечает: «Трактор отказал, одним мотором не вытянуть».
Вызвали Видишева, бригадира, он механизатор еще эмтээсовской закалки. Каждая минута дорога. Бригадир посылает нарочного за своим другом Постниковым. И вдвоем отправились выручать братву из западни.
Прошел час, другой, третий. Из степи не доносится ни звука. Животноводы разошлись по домам, остались только дежурные.
Около полуночи кое-как дотащился тракторный обоз до МТФ. По сигналу тотчас же явились скотники. Прямо с саней разносили корм в охапках по кормушкам.
Вот что значит колхоз! Да разве единоличник мог бы ту скирду одолеть в одиночку? У бедняги от натуги пупок развязался бы. Гуртом, сказано, и батьку повалить можно. Вообще, если мужика русского расшевелить, он может горы своротить. Причем способен на великие жертвы. Жаль, вожаки никудышные. Талант им даден на шкоды, на несправедливости. И все от жадности да от холуйства. Когда я с этим сталкиваюсь в натуре, то борзею. И спуску не даю.
Сейчас у меня затянувшийся спор с правлением колхоза. Так что имейте в виду, что для Всесоюзного радио я не положительный герой.
У нашего Бочкарева сильный характер, к тому же и в верхах связи. Даже райком партии под себя подмял. С пастухом же совладать не может, потому как я костистый. Теперь он с главбухом изменили тактику: пытаются наладить со мной «товарищеские отношения». Иначе говоря, хотят меня купить. Но затея обречена на неудачу. Потому что на дурные деньги я не падкий. А это их еще больше злит.
Не хочу вас в свои дела втягивать. Сам разберусь. В. Рак.
Письмо двадцать четвертое
Веселая есть новость. Во дворе у нас поселились павлины. Хвосты пока небольшие. Но берем обязательство: к вашему приезду птицы обретут надлежащий вид.
История павлинов такая. Мой друг и товарищ детства работает директором пионерлагеря большого завода. С дружественным визитом к ним однажды пожаловал гость из Индии, чуть ли не падишах. И привез в дар нашей детворе пару изумительных птиц, которых мы видели лишь на цветных картинках да в мультфильмах. Первое время птицы мучились, переживали, не могли приспособиться к новым условиям. Однако приноровились и начали даже размножаться. Теперь в пионерлагере собственное стадо павлинов. И Антон Григорьевич, зная мою страсть к птицам, подарил мне молоденькую пару.
