На этом российские депутаты не остановились и 12 декабря, следуя примеру украинских и белорусских коллег, проголосовали за денонсацию Союзного договора 1922 года и ратификацию соглашения о создании СНГ – то есть сделали то, чего добивался от них Ельцин. Президент России выступил в парламенте и привел доводы в пользу такого шага, изображая авторов Беловежского соглашения вовсе не могильщиками империи, а ее спасителями. “В нынешних условиях, – уверял он, – только Содружество Независимых Государств способно обеспечить сохранение складывающегося веками, но почти утраченного сейчас политического, правового и экономического пространства”. Не забыл Борис Николаевич и обнадежить депутатов насчет остальных частей бывшего Советского Союза: СНГ, мол, ждет их с распростертыми объятьями. “Мы стремились учесть интересы не только трех республик, но всех возможных будущих членов Содружества. Не могу согласиться, что в его основу положен какой-то этнический принцип. Мы с равным уважением относимся к народам разных национальностей”. Верховный Совет Ельцина не разочаровал: 188 человек проголосовали “за” при семи воздержавшихся и всего шести проголосовавших против14.
В это самое время Горбачев уверял журналистов, что слухи о его скорой отставке беспочвенны: “Какое мы имеем право резать Отечество, как пирог? Мы пришли в сей мир на шестьдесят-семьдесят лет, создавалось же наше государство десять веков, после нас будут жить поколения, а мы начали Отечество как пирог резать. Так что, разрежем пирог, выпьем и закусим? Нет! От меня этого не ждите”. Последним его шансом было заседание Верховного Совета СССР, назначенное на тот же день. Надежды не оправдались – из-за отзыва депутатов рядом республик президент СССР туда не поехал. “Во второй половине дня, – записал в дневнике Медведев, помощник Горбачева, – была сделана попытка собрать Верховный Совет Союза. Но… о кворуме, а, значит, и принятии решений, имеющих законную силу, не могло быть и речи”. Затем стали известны результаты голосования в российском парламенте – это был сокрушительный удар по Кремлю. Переводчик главы Советского Союза Павел Палажченко в мемуарах размышляет: “Думаю, именно после решения российского парламента одобрить Минское соглашение Горбачев перестал сопротивляться процессу, который уже обрел собственную динамику”15.
Еще перед встречей в Вискулях Николай Португалов, один из советников Горбачева, составил записку, в которой доказывал, что президенту стоило бы подать в отставку, не дожидаясь распада общесоюзных учреждений. “Имя и авторитет президента СССР – великого русского реформатора – ни в коем случае не должны быть связаны ни сейчас, ни в истории с катастрофой, которая вот-вот обрушится на наше Отечество”, – утверждал Португалов. Он призывал Горбачева повторить мужественный поступок Шарля де Голля и уйти с президентского поста, перед этим объяснив гражданам Советского Союза, с какими действиями новых руководителей республик он не может согласиться: “Этот выход – не только самый достойный, но и самый рациональный, самый правильный политически, ибо только он сохраняет реальную возможность возвращения к власти по зову Отечества и его народа”. Каким чудом такое могло бы случиться? Португалов пророчил: “Рейтинг Ельцина продолжает падение, рейтинг Горбачева будет расти, по мере сбывания его предсказаний [о политической и экономической катастрофе]. Запад окажет ему моральную поддержку”16.
Неизвестно, прочитал ли Михаил Сергеевич эту записку. Но вечером 12 декабря, зная о том, что Верховный Совет РСФСР одобрил договор, заключенный в Вискулях, и роспуск СССР, Горбачев вызвал Черняева, который, как ему было известно, поддерживал идею отставки. “Печальный, – записал в дневнике помощник президента. – Расспросил о впечатлениях от российского парламента, который ратифицировал Беловежское соглашение. Подивился оскорблениям космонавта Севастьянова, заявившего с трибуны парламента: документ слабый, но хорошо, что ‘эра Горбачева’ кончилась… Попросил ‘от руки’ написать проект прощальной речи перед народом”. Слухи об отставке последнего советского вождя ходили в Москве уже не один день – толчок им дали события в Беловежской пуще, – но именно разговор с Черняевым стал первым признаком того, что Горбачев действительно готов к такому поступку17.
Двенадцатого декабря, когда Горбачев велел Черняеву подыскать слова, какими он смог бы объявить об отставке, Джеймс Бейкер проснулся в половине пятого утра. Госсекретарю предстояло произнести в тот день речь, и ему не давала покоя одна строчка. В Москве была уже половина третьего дня, и Верховный Совет РСФСР голосовал за ратификацию соглашения об СНГ. Именно это объединение, чье будущее было трудно предсказать, лишило Бейкера сна: он внезапно вспомнил, что в черновике речи, которой он анонсировал поворот в американской внешней политике, СНГ ни единым словом не упоминалось. Текст описывал постсоветское пространство таким образом: “Россия, Украина и прочие республики”. Стоит ли включить туда и Содружество? Надолго ли оно задержится на карте? Не заменит ли его вскоре какая-нибудь другая, более жизнеспособная структура? Бейкер набрал номер своей подчиненной Маргарет Татвайлер (ничуть не смущаясь тем, что ее разбудит) и осведомился, передали ли текст речи журналистам. Бейкеру повезло: он едва ли не в последний момент внес поправки. Ему пришла в голову фраза, которую он впоследствии назвал “болезненно неуклюжей”: “Россия, Украина, другие республики и какие бы то ни было объединения”18.
Место, избранное Госдепартаментом для провозглашения нового курса, должно было послужить своеобразным резонатором и подчеркнуть значительность события. В Принстоне (штат Нью-Джерси) располагался одноименный университет – в 1952 году Бейкер получил там свой первый диплом, – но этим дело не ограничивалось. В Принстоне жил и работал Джордж Ф. Кеннан, самый известный знаток международных отношений эпохи холодной войны. Восьмидесятисемилетний изобретатель политики “сдерживания”, которая легла в основу американской стратегии в отношениях с Москвой, сидел в первом ряду. Бейкер начал с похвалы Кеннану за плодотворную идею – по мнению Бейкера, “сдерживание” оказало на противника задуманное воздействие. СССР перестал существовать. “Государство, фундамент которого заложил Ленин, а воздвиг Сталин, несло в себе семена своей гибели”, – заявил госсекретарь.
Крах этой империи, по мысли Бейкера, знаменует собой рождение нового мира, и Соединенным Штатам не следует упускать возможности, которые предоставляет “новая Русская революция”, и выстроить с недавним врагом долгосрочные отношения:
Если в период холодной войны мы вели себя, как пауки в банке, то теперь страны Запада и бывшие советские республики находятся в положении альпинистов, связанных одной веревкой и способных вместе взойти на вершину. Но если бывший Советский Союз рухнет в бездну фашизма или хаоса, он потянет за собой Запад. Однако… если мы станем упорно, не вполсилы, тянуть русских, украинцев и их соседей, они смогут твердо встать на ноги и вместе с нами карабкаться вверх – к прочной демократии и к свободе. Само собой, нам следует укрепить эту веревку, а не резать ее.
Бейкер позднее писал, что речью в Принстоне стремился добиться выполнения двух важных задач: заявить, что суровые нравы времен холодной войны останутся в прошлом, и показать бывшим советским республикам, что Америка теперь желает вести дела с ними, а не с Горбачевым и союзным центром. Бейкер предупредил: дружественные отношения Белый дом обещает только тем главам государств, кто будет придерживаться определенных правил: единый контроль над советским ядерным арсеналом, вывод стратегических вооружений с территории всех бывших советских республик, кроме России, преданность идеям демократии и рыночной экономики. Таким образом, поддержка Западом (в первую очередь Соединенными Штатами) теперь независимых стран будет прямо зависеть от того, не нарушит ли их руководство перечисленные условия. Основную часть речи госсекретарь посвятил разъяснению причин, по которым Америке нельзя было бросать республики на произвол судьбы, и описанию сути и масштаба необходимых мер. Особое внимание он уделил гуманитарной помощи. Бейкер утверждал, что зима 1991/92 годов может стать такой же важной для мировой истории, как российские зимы в 1812, 1917 и 1941 годах. Если этой зимой люди станут тяжко страдать от холода и голода, может статься, что от завоеваний “новой Русской революции” не останется ничего19.
Антураж (университетские стены), одна из главных тем речи (гуманитарная помощь и экономическое содействие европейскому противнику, обращенному в союзника) и, наконец, слова Бейкера о поддержке свободы и демократии не могли не напомнить о выступлении другого госсекретаря США. Джордж Маршалл в 1947 году посетил церемонию вручения дипломов в Гарварде и там объявил о широкомасштабной программе помощи разоренной войной Европе, призванной обеспечить той демократическое будущее и прочные союзнические отношения с США. Бейкер начал отстаивать выделение серьезных средств республикам, отважившимся встать на путь построения демократии, в сентябре 1991 года – после посещения Москвы, Санкт-Петербурга и Алма-Аты. Тогда госсекретарь предлагал Бушу поддержать демократических лидеров. “На кону может стоять нечто равнозначное послевоенному восстановлению Германии и Японии, превращению их в союзные нам демократии – только в этот раз после долгой холодной войны, а не короткой ‘горячей’”, – писал Бейкер из Москвы20.
