Материалом для этого исследования стал корпус подобных заявлений, хранящихся в Государственном архиве новейшей истории Новгородской области (ГАНИНО). В целом таких документов сохранилось немного; едва ли они способны воссоздать во всей полноте противоречивую картину трансформации массовых настроений в Новгородской губернии во времена «военного коммунизма» и НЭПа. Но и тексты, которые все-таки дошли до нас, позволяют выявить ряд тенденций, обусловивших конформизацию советского общества и формирование новых поведенческих установок[536].
В этой статье рассматриваются заявления о мотивах выхода из партии — таковыми могут быть и заявления с просьбой исключить из рядов РКП(б), и последующие заявления, где более подробно объяснены причины такого поступка.
При исследовании этих документов мы сразу встречаемся с парадоксом. Казалось бы, такие заявления должны содержать непосредственные реакции людей на политические события, представлять «первичные» свидетельства о политической культуре, не искаженные, как в партийных сводках, передачей мнений через вторые и третьи руки. Однако легко убедиться, что подслушанный, нередко записанный невнятно и фрагментарно информатором «антисоветский» разговор в известной степени более адекватно отражает подлинные настроения людей, нежели их прямая речь, облеченная в письменную форму.
Заявления эти различаются по языку, но обычно невелики по объему — как и все то, что написано самостоятельно, но требует усилий, непривычных для людей, не занимающихся профессионально письмом и интеллектуальной работой. Если сравнивать их с заявлениями о вступлении в ряды РКП(б) того же времени и людей того же социального слоя, то сразу заметно, что у заявлений о вступлении — гораздо более клишированный, нормативный и унифицированный язык: писались они, очевидно, под диктовку вербовщика, партийного работника, и включали, как правило, одни и те же политизированные штампы.
Заявление о выходе из партии — особый жанр письма. Здесь нет образцов — каждый составляет его в соответствии с уровнем своего кругозора, грамотности и, скажем прямо, смекалки. Связных, литературно оформленных текстов с логичным переходом от одной части к другой, с устойчивыми и уместно употребленными словосочетаниями почти нет. Заявления во многих случаях словно стенографируют обрывистую и нескладную повседневную речь крестьян. Самый яркий пример здесь — заявление М. Емельянова, написанное в ноябре 1919 года. Приведем его полностью, сохраняя синтаксис и орфографию подлинника: «Прошу я Гражданинь Костковской волости деревни болш. Порог Михаилъ Емельянов уволить миня из Партш или же на время Такь что я живу въ чужом дому и у миня нонича налажано на избу лесу и его мне нужно Приделить Къ делу вывиз и срубить избу ато у миня вся Семя Погибнитъ и дети будут безчаснои безъ своей избы и ещо зоявляю Я вамъ что я был выписоша волостномъ Комунистичискомъ отьдели и билет членской был здадина и оны мне сказали что ты Теперь несуществуеш въ Партии и я был выписовша 19 октября с/г а Потом Продержа две нидели и Прислали мне обратно низнаю Пококому Случаю и Говорят что мы ниможемъ выписать и зачем они у миня бумаги взяли и столька время держали у сибя и затеить Прошу я вас уволить миня неоставить моей Прозбы въ такомъ маемъ нещастном Положенш Я Гражданинъ Михаил Емельянов»[537].
Здесь даже нет чересполосицы политизированной и обыденной речи, характерной для других подобных документов — например, для заявления Сергеева, написанного в апреле 1921 года: «Сменя потребоволи что почему выходишь ис партие Я заявляю что я Незнаю программы Коммунизма. Не могу проводить огетацие среди безпартийных поетому меня выклучить испартие»[538]. В заявлении М. Емельянова — сплошь житейские жалобы, проникнутые — видимо, уместным в данном случае — просительным, почти униженным тоном. Ощутимы заметные перебивы доминант в этом тексте. Кажется, его последовательность определена внезапно возникающими ассоциативными связями, при этом автору все же трудно сохранить хотя бы минимальную связность в изложении своей просьбы.
Однако эти особенности текстов М. Емельянова и Сергеева в целом все же редки для такого рода документов. Обычно заявление содержит лишь краткую мотивацию принятого решения. Подчеркнем, что одно из заявлений имеет подпись «За безграмотного А. Петрова»[539] — примечательная иллюстрация тезиса о роли партии как авангарда общества. Только в том случае, когда грамотность автора заявления выше средней и у него возникает необходимость подробно рассказать о причинах своего поступка, чтобы отвести от себя подозрения, текст становится более пространным.
Форма заявлений нередко очень близка к форме прошений или жалоб, с характерными для них формулами: «Прошу», «К сему подписуюсь». Возможно, такова была традиция оформления различного рода официальных документов, накрепко усвоенная крестьянами еще с дореволюционных времен. Тот же язык, кстати, характерен и для заявлений о вступлении в ряды РКП(б) в 1918–1920-е годы. Но все же такой стиль письменных обращений следует признать символичным, учитывая их содержание. Это действительно прошения — в них извиняются, порой униженно, а не выдвигают какие-либо требования. В заявлениях неизбежно проступает чувство вины за совершенный поступок: это заметно и по сдержанности разъяснений, и по уверениям в лояльности автора, и по эмоциональности обращений, иногда доходящей до интонации мольбы. Это сложившееся уже к 1919 году представление о ВКП(б) как об организации, выход из которой затруднен и нуждается в особо веских основаниях, весьма симптоматично.
В заявлениях чувствуется страх, и, возможно, небеспочвенный. Здесь скорее даже сказалось не опасение утраты жизненных перспектив и выпадения из социальной элиты, характерное для общественных практик 1950–1980-х годов. В то время, когда правовое сознание было «революционным», а импровизации местных властей не всегда обрывались окриком верхов, наказания за «ренегатство» могли быть не только экзотическими (например, «занесение на черную доску», как это бытовало в 1921 году в коллективе РКП(б) железнодорожной станции Окуловка[540]), но и болезненными. Так, на заседании Костьковского волостного комитета РКП(б) осенью 1919 года, рассмотрев заявление коммуниста С. Трушина, решили не только исключить его из партии, но и «лишить настоящего места службы и призвать на тыловые работы»[541].
Выраженное во многих заявлениях о выходе из РКП(б) уверение в собственной лояльности в значительной мере можно считать вынужденным. Оно определялось необходимостью сохранить свое положение и оградить себя от репрессий. Стремление продемонстрировать благонадежность могло, в соответствии с индивидуальными особенностями каждого из заявителей, по-разному проявляться в содержащих мотивацию выхода из партии заявлениях. Различия эти, однако, не были существенными. Мы уже писали об унифицированности заявлений о вступлении в РКП(б)[542]. Но общее желание покинувших ряды партии принизить значение своего поступка и показать его необходимость могло также способствовать аналогичной унификации: несмотря на упомянутый выше стилистический разнобой в текстах заявлений, вероятно, выбор вариантов оправдания был все же невелик.
В числе главных причин назывались слабое здоровье, сложные «домашние обстоятельства», необходимость сосредоточить все свои усилия на помощи многодетной семье. К этому добавлялись, хотя и явно имели второстепенный характер, такие причины, как незнание партийной работы, перегруженность и, наконец, политическая безграмотность. Являлись ли они подлинными причинами или маскировали что-то иное — ответ на этот вопрос весьма труден, а иногда и невозможен без знания неизбежно ускользающих от историка подробностей события.
Следует обратить внимание, однако, на ряд обстоятельств. Так, находившиеся в одной ячейке РКП(б) В. Яковлев и Л. Петров, вместе подавшие заявление о выходе из ее рядов, похоже, писали их по единому образцу. В заявлении В. Яковлева содержится просьба: «…выключить меня испартие виду моей болезьни и Домашние опстоятельства»[543], a Л. Петров мотивировал свой уход «болезнью и семейными делами»[544]. Стоит задуматься, случайно ли их мотивации почти совпали в деталях. Необходимо поэтому внимательнее присмотреться и к другим аргументам, высказанным в заявлениях.
Сомнительными кажутся ссылки на слабость здоровья (особенно когда при этом отмечают, что должны содержать семью из 7–8 человек) — пребывание в партии для ее рядовых членов в 1919 году все же не было похоже на каторжные работы. Нерегулярное посещение собраний и разовое выполнение партийных поручений также едва ли было способно пробить брешь в семейном бюджете. Реальной причиной могла быть необходимость уплаты членских взносов, сколь бы мизерными они ни являлись, но об этом не говорилось ни в одном из заявлений.
