Следует отметить, что академик развивает именно российскую культурологию, отличающуюся, допустим, от западной более широким, объёмным видением, а также акцентированным вниманием к проблемам человеческой личности, гуманизма, борьбы добра со злом. В понимании целостности культуры и её сущности Лихачёв идёт намного дальше американской антропологической школы.
Д.С. Лихачёв развивает культурологию как разновидность универсального гуманитарного знания, охватывающего всё пространство человеческого бытия. Чем бы ни занимался учёный – «Словом о полку Игореве» или Пушкиным, древнерусской архитектурой или Достоевским, проблемами сохранения культурного наследия или феноменом Петербурга, особенностями тюремного жаргона или садами и парками России, везде он выходит за узкоотраслевые границы на широкий социальноисторический простор, в многомерность культурного пространства, вписывает изучаемое явление в контекст целого – культуры.
Культура никогда не была для Д.С. Лихачёва результатом механического «обобщения», арифметической суммой фактов, сведений, имён – он видел её как сущностное проявление человека в мире, как многообразие форм такого проявления. «Мне представляется чрезвычайно важным, – писал учёный, – рассматривать культуру как некое органическое целостное явление, как своего рода среду, в которой существуют свои общие для разных аспектов культуры тенденции, законы, взаимопритяжения и взаимоотталкивания… Мне представляется необходимым рассматривать культуру как определённое пространство, сакральное поле, из которого нельзя, как в игре в бирюльки, изъять одну какуюлибо часть, не сдвинув остальные. Общее падение культуры непременно наступает при утрате какойлибо одной её части».
Д.С. Лихачёв рассматривал каждый отдельный феномен культуры как «зеркало», отражающее культурную систему в её системном единстве. Литература и язык, религиознофилософские взгляды, быт и нравы, обычаи и право – всё, что создано руками и разумом человека, есть предмет лихачёвской культурологии, обращение к которому позволяет полнее и глубже понять специфику культурного целого. При этом академик конструирует своё особое видение внутреннего строения культуры, выделяя своего рода культурные комплексы и исследуя их взаимовлияние и эволюцию. Тогда целостность культуры, характерная для всех форм её бытия, проявляется в единстве стиля, предстаёт пред нами в своих различных и в то же время взаимодополняющих «измерениях» – временном, пространственном, стилистическом, образном, символическом, сюжетнособытийном и др.
Целостность культуры обретается путём органичного соединения её частей вокруг главного, вокруг того, что становится ценностной сердцевиной, «душой» – некоей объединяющей субстанцией.
У культуры есть вектор развития, направление, скрепляющий её внутренний стержень. Целостность культуры распадается либо остаётся чисто формальной, если её не скрепляет единая идея. Для
Д.С. Лихачёва это её нравственная составляющая как необходимое условие полноценного человеческого бытия. Вопрос о том, что такое культура, перерастает в вопрос, что делает (или не делает) культура, как она воздействует (или не воздействует) на личность.
В статье «Концептосфера русского языка» Лихачёв раскрыл особую роль национального языка, мир которого удерживает культуру как системную целостность, концентрирует культурные смыслы на всех уровнях бытия – от нации в целом до отдельной личности: «Одно из самых главных проявлений культуры – язык. Язык не просто средство коммуникации, но прежде всего творец , созидатель . Не только культура, но и весь мир берёт своё начало в Слове. <…> Слово, язык помогают нам видеть, замечать и понимать то, чего мы без него не увидели бы и не поняли, открывают человеку окружающий мир. Явление, которое не имеет названия, как бы отсутствует в мире. Мы можем его только угадывать с помощью других связанных с ним и уже названных явлений, но как нечто оригинальное, самобытное оно для человечества отсутствует. Отсюда ясно, какое огромное значение имеет для народа богатство языка, определяющее богатство «культурного осознания» мира».
Размышляя над первой фразой Евангелия от Иоанна «В начале было Слово», Д.С. Лихачёв неоднократно подчёркивал, что Слово в русской культуре – нечто большее, чем имя вещей. Это нечто, предваряющее саму действительность, это идея, определяющая её воплощение, Логос, который предшествует бытию, определяя все его реальные проявления.
Национальный язык, считал академик, не только средство общения или знаковая система передачи информации, он выступает «заместителем» русской культуры, формой концентрации её духовного богатства.
С течением времени труды академика Д.С. Лихачёва проявляют новые глубинные смыслы, по-новому высвечивается их значение для национальной самоидентификации россиян, понимания сути и величия России.
[1] Лихачев Д.С. Избранные труды по русской и мировой культуре / Д.С. Лихачев, авт. предисл. А.С. Запесоцкий. – 2-е изд., перераб. и доп. – СПб.: СПбГУП, 2015. – 540 c.
Книга о вечном споре
Книжный ряд / Библиосфера / Объектив
Баранов Юрий
Теги: Пётр Ткаченко , До разгрома и после него
Пётр Ткаченко. До разгрома и после него. Своевременные размышления о русской литературе и жизни. Литературно-критические повести. - М. ИПО «У Никитских ворот», 2016. - 624 с.
Блестящий публицист Пётр Ткаченко написал превосходную книгу. Его «литературно-критические повести» (жанр определён очень точно) охватывают огромное временнóе пространство: от «Слова о полку Игореве» до Юрия Кузнецова – естественно, с упором на XIX и XX века.
В середине объёмистого тома встречается ключевая «цитата» из М. Бакунина: «Революционер вступает в мир и живёт в нём только с верой в его полнейшее и скорейшее разрушение. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире». Естественно, у разрушителей всегда были оппоненты. Несовместимость, конфликтность этих двух групп в литературе и составляет основное содержание книги Петра Ткаченко. В ней очень подробно рассматривается противостояние многих видных фигур нашей словесности – Пушкина и Чаадаева, Гоголя и Белинского, Блока и декадентов, Рубцова и «эстрадников», Юрия Кузнецова и модернистов (названы, разумеется, не все).
Автор аргументированно показывает, что в средствах массовой информации и как следствие в представлении массового читателя революционеры-разрушители, опирающиеся на явную и скрытую поддержку Запада, занимали более видные позиции, чем традиционалисты; и началось это задолго до революции. Большая заслуга Ткаченко и в том, что он объективно разбирает аргументы тех и других, не боясь говорить нелицеприятные вещи о канонизированных «классиках», «гениях» и «лидерах», которыми нескольким поколениям русских читателей положено было только восхищаться; притом автор ничуть не отрицает их заслуг и талантов – он «просто» не боится менять масштабы. Так, он возражает против присвоения П. Чаадаеву «чина» первого русского философа и доказывает, что не был он философом и его эпатажные, уничижительные для России статьи («письма») никак не могут именоваться «философическими».
Очень подробно разбирает Ткаченко роль В. Белинского, в писаниях которого, пишет он, мы замечаем зачатки той революционно-демократической догматики, которая получит и вовсе упрощённое развитие в его последователях. В споре Белинского с Гоголем автор чётко показывает неубедительность аргументов «неистового Виссариона». Вот чем корил своего оппонента «великий демократ»: «Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге» . Набили оскомину уверения, что Белинский был властителем дум и уж, конечно, он со своими сторонниками – «революционными демократами» – относился к «лучшим людям эпохи». А Ткаченко приводит отнюдь не восторженные отзывы Пушкина, Гончарова, Блока, Розанова о «неистовом Виссарионе». И, что очень важно, показывает значимость критиков «не Белинского» крыла – Аполлона Григорьева, Валериана Майкова и других.
Много интересного узнает читатель из книги Ткаченко о трагической смерти Блока – в частности, о зловещей роли революционной авантюристки Ларисы Рейснер. И о судьбе останков великого поэта, которые были почему-то поспешно перезахоронены в Ленинграде ещё во время Великой Отечественной войны.
И последнее. Книга Петра Ивановича Ткаченко издана тиражом 200 экземпляров. Это, на мой взгляд, просто позорище. Такие книги должны издаваться если не сотнями тысяч, то уж десятками тысяч – точно.
